По моему сигналу ассистентка переходит в самый центр сцены. Здесь она встает, раздвинув ноги так, чтобы нижней частью тела образовать перевернутую букву V. Еще сигнал — и она поднимает руки, раскидывает их, как крылья, растягивает до предела. По финальному сигналу она поднимает склоненную до того голову, пока шея не напоминает переплетенную жилами мускулов колонну, а глаза не сверкают, воззрившись на зрителей. И в то же самое время публика столь же пристально смотрит на нее.
— А теперь, — предупреждаю я собравшихся, — должна быть абсолютная тишина. Это значит, что никто не кашляет, не сопит и не зевает.
Неразумное условие, как может показаться, но они с удовольствием подчиняются. Они безмолвны, как могила самоуверенности.
— Леди и джентльмены, — продолжаю я, — сейчас вы увидите нечто такое, что не нуждается в представлении или многословной преамбуле. Моя ассистентка сейчас находится в самом глубоком трансе из возможных, и каждая частичка ее естества невероятно чувствительна к моей воле. По моей команде она начнет невероятную метаморфозу, в ходе которой откроется то, о чем некоторые из вас помышляли, но что никто даже не осмеливался увидеть. Ни слова больше. Дорогая моя, можешь начинать изменение формы, твое имя Серафим.
И вот она стоит — руки, ноги, высоко поднятая голова — пятиконечная сомнамбула: звезда.
— Вы уже видите, как она светится, — говорю я публике. — Она начинает расцветать. Начинает пылать. А теперь сверкает так, что почти исчезает в сиянии, — она раскалена сверхъестественным пламенем до самого края смертного существования. Но никакой агонии нет, больно лишь глазам.
Никто в зале не щурится, разумеется, ведь лучи, расходящиеся от ее тела — этот лабиринт света! — это лучи грез без физических свойств.
— Не отводите глаз, — кричу я, указывая на ассистентку, чей костюм с блестками превратился в легкий, словно паутина, саван, парящий вокруг ее силуэта. — Вы видите белоснежные крылья, вырвавшиеся из ее плеч? Разве ее материальная оболочка не утратила всю чувственность и не превратилась в небесную икону? Разве она сейчас не квинтэссенция неземной бесплотности — ангельский светоч пред звериным обликом человека?
Но я не могу долго удерживать это состояние. Прямо на глазах зрителей свет меркнет, затухает с каждой секундой, и ассистентка вновь возвращается в свое земное воплощение. Я истощен. Что еще хуже, все наши старания, кажется, пропали втуне, так как публика отвечает на зрелище лишь равнодушными, небрежными аплодисментами. Я не могу поверить, но финал провалился. Они не поняли. Притворная смерть и фальшивая боль понравились им гораздо сильнее. Вот что их очаровывает. Какая мерзость! Убогая мерзость. Что же, веселитесь, пока можете, олухи. Представление еще не закончилось.
— Благодарю вас, леди и джентльмены, — говорю я, когда включается свет и скудные аплодисменты окончательно сходят на нет. — Надеюсь, моя ассистентка и я не ввергли вас в сон этим вечером. Вы, кстати, действительно выглядите довольно сонными, словно и сами уже ненароком вошли в транс. Довольно приятное чувство, не правда ли? Погружение в нежную тьму, отдых души на подушках, набитых мягкими тенями. Но распорядитель говорит мне, что вскоре обстановка несколько оживится. Определенно все вы проснетесь, когда легкий колокольчик отдаст вам приказ очнуться. Помните, как только вы услышите его звон, пришла пора просыпаться, — повторяю я. — А теперь, полагаю, мы можем перейти к дальнейшим увеселениям этого вечера.
Я помогаю ассистентке спуститься со сцены, и мы присоединяемся к остальным гулякам. Подают напитки, шум в зале возрастает на несколько децибелов. Толпа на званом вечере начинает сгущаться, свертываться, как кровь, образуя тут и там отдельные группки. Я ухожу из громогласного столпотворения, окружившего ассистентку и меня, но никто, кажется, этого не замечает. Они заворожены моей расшитой блестками сомнамбулой. Она ошеломляет их, ослепляет — солнце в центре однообразной вселенной, ее костюм ловит лучи света от чудовищной люстры, подмигивающей тысячами глаз. Каждый старается завоевать взгляд моей ассистентки. Но она только улыбается, такая пустая и изящная, даже не пригубив напиток из бокала, который кто-то сунул ей в руку. Они же все заворожены, словно паучихи во время брачного ритуала. В конце концов, разве я сам не сказал им, что моя загипнотизированная долговязая помощница — это само воплощение красоты?
Но и у меня есть поклонники. Один зануда в темном костюме спрашивает, не могу ли я помочь ему бросить курить. Другой осведомляется о том, не может ли гипноз каким-то образом поспособствовать его рекламному бизнесу, хотя, разумеется, ничего незаконного, не подумайте. Я даю каждому по визитке, где на облачно-сером фоне с жемчужным отливом напечатан несуществующий номер телефона и поддельный адрес в реальном городе. Что же до имени: Козимо Фанцаго. А чего еще ждать от непревзойденного выступающего месмериста? У меня есть и другие карточки с именами вроде Гауденцио Феррари и Джонни Тьеполо
[16]. Пока еще никто меня не поймал. Но разве я не такой же художник, как и они?
Пока ко мне пристают люди, которые нуждаются в помощи, в лечении от их приземленности, я наблюдаю за тобой, моя дорогая сомнамбула. Наблюдаю, как ты вальсируешь по этому великолепному залу. Он не походит на другие комнаты в этом огромном доме. Кто-то позволил Фантазии воцариться здесь самым экстраординарным способом. Здесь чувствуется связь с временами, с прошедшими столетиями, когда сомнамбулические предшественники нынешних гостей исполняли трюки снохождения на званых вечерах высшего общества. Ты так хорошо подходишь к компании в этом оазисе буйного рококо. Одно удовольствие видеть, как ты прокладываешь себе путь по неровной окружности помещения, где стена колеблется плавными волнами и впадинами, а поверхность испещрена извивистыми узорами шинуазри. В этой просторной комнате из-за змеиных очертаний трудно отличить углубления от выступов. Некоторые гости склоняются к стене, но нащупывают лишь воздух, чуть не падая вбок, как комедианты в старом кино. Но у тебя, моя прекрасная сомнамбула, таких проблем нет. Ты опираешься о стены в правильное время и в правильных местах. И твои глаза красиво играют на любую камеру, которая фокусируется на тебе. Ты принимаешь столько сигналов от других, и можно даже заподозрить, что собственной жизни у тебя нет. Искренне хочется надеяться, что это не так!
И вот я наблюдаю за тем, как чванливое ничтожество в смокинге приглашает тебя сесть в кресло, обитое ослепляющей парчой, чья цветастая ткань вобрала в себя все мягкие цвета из женской косметички, а грациозные ручки текстурой напоминают хрящи. Твои высокие каблуки оставляют еле заметные точки в ковре, протыкая его прихотливые узоры воображения. И вот я наблюдаю, как хозяин вечера призывает тебя выбрать алкогольный напиток из богато обставленного бара. Он с гордостью указывает на множество бутылок, выставленных напоказ, как барочной, так и нормальной формы. Бутылки барочных форм творят более причудливые вещи со светом и тенью, чем их нормальные братья, и ты указываешь на одну из них с точностью робота. Под твоим пристальным взглядом он наполняет два бокала, и ты наблюдаешь за ним, а я наблюдаю за тобой. Потом хозяин празднества отводит тебя в другую часть зала, показывает полку с изысканно выполненными фигурками, парализованными в неестественных позах. Он кладет одну в твою руку, и ты вертишь ее перед глазами, не можешь сосредоточить взгляд, словно стараешься вспомнить о чем-то, что сможет тебя пробудить. Но это напрасно, ты способна очнуться только с моей помощью.
