Эти и другие аналогичные свидетельства летописи указывают на то, что главным содержательным смыслом так называемых рядов были не условия, на которых князь получал стол (в таком случае ряды бы заключались до утверждения князя на том или ином столе), а те взаимные обязательства, которые принимали на себя князь и другие участники договора. Как можно заключить по летописным свидетельствам 1147 г., главным среди них было обещание праведного правления. «Святославъ же рече имъ: «Язъ цѣлую крестъ за братомъ своимъ, яко не будеть вы насилья никоторого же, а се вы и тивунъ а по вашей воли»». После этого, «поима лутшѣи мужѣ киянѣ и ѣха с ними брату своему Игореви». Здесь Святослав заявил Игорю, что «целовал к нимъ хрестъ, оже ти я имѣти въ правду и любити».
[65]
О том, кому или перед кем давали клятву князья Игорь и Святослав, можно заключить из следующих деталей рассказа о вече у Туровой больницы. «Святославъ же съсѣдъ с коня и на томъ целова хресть к нимъ у вѣчи, кияне же вси съсѣдше с конь».
[66] Конечно, это не широкие киевские низы. Игорь и вовсе присягал «мужам лучшим», которые на конях поехали вместе со Святославом на встречу с ним.
В случаях, когда князья приглашались на тот или иной стол, ни разу не сказано, что делалось это на общенародном вечевом собрании. Наоборот, судя по ряду деталей летописных свидетельств, можно заключить, что решалось это сравнительно узким кругом знати. На совете (или думе) в 1113 г., когда в Киев был приглашен Владимир Мономах, на съезде дружин от Ростова, Суздаля и Переяславля, когда, после убийства Андрея Боголюбского в 1175 г., стол Владимира-на-Клязьме был предложен князьям рязанским Мстиславу и Ярополку Ростиславичам.
Конечно, князьям приходилось считаться с настроениями не только боярской знати, не представлявшей в XII–XIII вв. единой консолидированной силы, но и широких городских и сельских кругов, нередко взрывавшихся мятежами, но считать князей представителями общинной власти совершенно невозможно.
В реальной жизни древнерусский князь был феодальным правителем с чрезвычайно широкими управленческими и судебными функциями, символом государственной стабильности. В том числе и в Новгороде. Здесь наибольшего развития получила система боярского самоуправления, однако политической фигурой номер один несомненно был князь. Находки большого числа княжеских печатей свидетельствуют о регулярном исполнении ими правительственно-судебных функций. Боярские кланы, постоянно интриговавшие против князей, тем не менее, не создали альтернативных княжеским и независимых от них властных структур. И, конечно, государственные порядки Новгорода только с большой долей условности можно называть республиканскими. Без князя город и земля не могли существовать, иногда оказывались в экономической блокаде. Так, в частности, было в 1140/1141 гг., когда великий киевский князь Всеволод Ольгович отказал новгородцам в присылке князя из «племени Володимеря» и задержал в Киеве их посольство во главе с епископом в продолжении зимы и лета. Летописец по этому поводу заметил, что «новгородци не стерпяче безо князя сѣдити, ни жито к ним не идяше ни откуду же».
[67]
К сожалению, юридическая практика времен Киевской Руси не выработала четкой системы междукняжеских отношений. Особенно в престолонаследной сфере. Если вотчинное право было хоть как-то определено, то принцип «старейшинства» (в различных его вариантах) покоился только на моральных основаниях. Они же нередко нарушались и тогда, в Киеве или других городах князья утверждались не по принципу «старейшинства», а по праву силы. Отсутствие на Руси юридического кодекса о порядке наследования столов, а также существование убеждения о равенстве всех представителей правящего княжеского рода, порождали условия для бесконечных взаимных претензий и обид, выливавшихся нередко в военные конфликты. Особенно вокруг великокняжеского стола, который в продолжении всей истории Руси являлся вожделенной мечтой многих представителей рода Рюриковичей.
Место киевского стола в государственно-политической системе Руси очень хорошо определено в ответе черниговского князя Ярослава Всеволодовича на предложение Рюрика Ростиславича и Всеволода Юрьевича не претендовать на Киев: «Не искати отцины нашея, Кыева и Смоленьська, подъ нами и подъ нашими дѣтми, и подо всимъ нашимъ Володимеримь племенемь: како насъ раздѣлилъ дѣдъ нашь Ярославъ по Дънепръ, а Кыевъ вы не надобе». Князья Ольговичи прислали грамоту Всеволоду, в которой обещали не добиваться Киева только при жизни Рюрика, но не отказывались от своего права на него в будущем. «Ажь ны еси вмѣнилъ Кыевъ тоже ны его блюсти подъ тобою и подъ сватомъ твоимъ Рюрикомъ, то в томъ стоимъ; ажь ны лишитися его велишь отъинудь, то мы есмы не Угре, ни Ляхове, но единого дѣда есмы внуци; при вашемъ животѣ не ищемъ его, аж по васъ, кому Бог дасть».
[68]
Содержательно близкий ответ черниговских князей имеется в летописной статье 1196 г. Никоновской летописи, хотя не обошлось здесь и без некоторой интерпретационной его обработки. «Князь велики же Черниговскій Ярославъ Всеволодичь з братьею своею того не хотяше, но глаголаше сице: „Не буди мнѣ отлучитися великого стола, и главы, и славы всеа Руси Кіева, но якоже и отъ прадѣдъ нашихъ лѣствицею каждо восхожаше на великое княженіе Кіевское, сице же и намъ и вамъ“».
[69]
Особой ролью Киева и его стола объясняется появление на Руси практики дуумвирата — одновременного соправительства в Киеве двух князей, иногда представителей соперничавших за старейшинство княжеских семей. Так как это было в годы киевского княжения Рюрика Ростиславича и Святослава Всеволодовича. Фактическим соправителем киевского князя был Всеволод Большое Гнездо, основанием чему, по-видимому, служило обладание им волостью в старой Руской земле.
Без Киева или, хотя бы, причастия в великокняжеском домене, как родовом наследии русских князей, претензии на общерусское старейшинство не могли быть реализованы. Это хорошо видно на примере взаимоотношений Андрея Боголюбского и князей Ростиславичей, которые, как казалось суздальскому князю, были причастны к отравлению его брата Глеба. Отказавшись выдать главных виновников этой смерти, Ростиславичи, как пишет летописец, «воли его не учиниша». Это послужило основанием нового похода владимиро-суздальского князя на Киев, который однако не имел для него успеха.
Перед походом он направил к Ростиславичам мечника Михна со следующим распоряжением. «Не ходите в моей воли, ты же, Рюриче, поиди вь Смоленьскь къ брату во свою отчину; а Давыдови рци: „А ты поиди вь Берладь, а в Руськои земли не велю ти выти, а Мьстиславу молви: „В тобѣ стоить все, а не велю ти в Рускои землѣ быти““».
[70]
