– Не бойся, здесь никого нет! – горячечно шептал он, наклоняясь к её маленьким ушам и щекоча усами. – Мы совсем одни… Никто не придет. Никто не помешает. Очнись, любимая… Девочка моя, моя маленькая, нежная девочка. Господи, я негодяй… Как тебя здесь измучили…
Она снова очнулась. Распахнутые глазищи уставились на его темную, склоненную к груди голову.
– Анатолий Александрович, что вы делаете?! – вдруг возмущенно зашептала она. – Зачем вы меня там трогаете?
– Наконец-то ты очнулась. Как ты меня напугала своим обмороком.
Он отпрянул от её груди и выпрямился.
– Ты полежи. Сейчас я прикажу принести чаю, пирожных, икры. Или мадеры? Что ты хочешь? Скажи! Ты вся исхудала…
– Анатолий Александрович, мне нельзя у вас кушать. Мне нельзя здесь быть. Отпустите меня, пожалуйста, – также тихо, но горячо и убедительно прошептала она. – Меня убьют…
– Не говори глупостей. Пока я здесь хозяин, и тебя никто не тронет. Слышишь? Ты слышишь меня?
– Но Руфина Леопольдовна, ваша жена, она…
– Не говори о ней сейчас. Её здесь нет… Она далеко, в деревне. Её здесь долго не будет. Мы здесь одни… Одни… Руфина никогда не ездит сюда без меня. Никогда! Её не будет до самой осени. И слуги и она – все там, в деревне. До осени!
– Но как же? В доме есть другие… Горничные, дворник и…
– Я улажу этот вопрос. Успокойся, милая.
– Можно, я пойду? – она снова села. – Мне надо две клумбы полить и траву прополоть.
– Оставь в покое свои клумбы, – уже решительнее произнес он. – Ты никуда не пойдешь. Слышишь? Я приказываю тебе оставаться здесь. Вот если ты не будешь меня слушаться, тогда я тебя накажу…
Ее лицо скривилась в жалкой гримасе. Она шмыгнула носом и вдруг совершенно неожиданно расплакалась.
– О боже, мадемуазель, вы еще совсем ребенок.
Он вдруг осознал всю степень неискушенности этой семнадцатилетней девушки.
«Болван, что я хотел от вчерашней гимназистки? В ней нет и тени женского кокетства или лукавого притворства. Она вся, словно чистый лист бумаги. Глупенькая и наивная девочка. Но, черт побери, от этого я хочу ее еще сильнее…»
Его частые адюльтеры были столь разнообразны, что он вполне мог называть себя знатоком не только женских прелестей, знатоком и избалованным гурманом, но и исследователем женских душ, характеров и типажей. Довольно часто он обращался к услугам проституток. Старался сходиться лишь с молодыми и здоровыми особами из дорогих публичных домов. Он неоднократно имел отношения и с более юными жрицами любви – моложе Людочки… Но даже у совсем нежных представительниц этого племени он читал в лице женское кокетство, наигранную томность взгляда, а иногда и откровенный расчет. Возможно, что души тех девушек, испорченных средой, в которой они обитали, и не могли быть иными… Сейчас же перед ним сидела совсем иная женщина. Иной душевной организации. По сравнению с ними, она была ангельски чиста и наивна.
Людмила плакала так горько и безутешно, всхлипывая протяжно и жалобно, что он не знал, как и чем её успокоить. Он только гладил ее по голове, повторяя: «Глупая, я же тебя люблю…» Плач прекратился столь же внезапно, как и начался – словно нежданный летний дождь оросил зеленый луг и укатился дальше, в темный лес.
– Итак, я на правах господина повелеваю тебе оставаться сегодня здесь.
– Это совершенно невозможно. Меня потеряют. Там Елена, Нина, дворник и другие… Что они скажут?
– А что они скажут, нас не должно теперь волновать. Если я захочу, то завтра же рассчитаю всех и прогоню с глаз долой.
– Нет, не надо. Леночка очень хорошая и добрая. Ей надо помогать семье…
– Успокойся, Леночку я не стану прогонять. А ты, оказывается, у нас и филантропка… Впрочем, чему я удивляюсь, – усмехнулся он. – Да я вообще никого не собираюсь прогонять, – убедительно произнес он. – Я лишь закрою всем им рты.
– Но как?
– Для горничной ты слишком любопытна.
Она отодвинулась и густо покраснела. Ладошки обхватили русую голову. Людмила покачалась из стороны в сторону и озабоченно закусила нижнюю губу. Потом, будто спохватившись, она дотронулась до распахнутого ворота. Ойкнула и принялась лихорадочно застегивать пуговицы.
– Не спеши…
– Нет, я ухожу. Простите меня, Анатолий Александрович, но.
Он не стал ее слушать. Он навалился всем телом и снова принялся ее целовать. Целовал ее щеки, глаза, шею. Снова добрался до губ.
– Боже, какая ты вкусная… Только не убегай. Я умоляю… Я умру без тебя.
– Но, вы же женаты… – горячо шептала она, чуть отстраняясь от его рук и губ.
– А что мне делать, если я влюблен в тебя безумно? – также шепотом оправдывался он. – Я полюбил тебя с первого мгновения, когда ты читала Лермонтова.
– Я читала Пушкина, отрывок из «Евгения Онегина».
– Вот, я как Онегин, влюблен в тебя…
Она слабо сопротивлялась его поцелуям. В голове был туман. Никто и никогда еще в этой жизни не касался ее губ, шеи, груди. Ни одного мужчину она не видела столь близко. Ей было горячо и страшно от его поцелуев, но вместе с тем томительно хорошо… Внутри нее, в самом низу живота, рос какой-то огненный шар, заставляющий слабеть и закрывать глаза. Он ласкал языком ее губы, перехватывал дыхание. Сильные руки сжимали тугие груди.
– Какие они у тебя… Большие…
– Анатолий Александрович, не надо…
– Молчи… Ты моя.
Ему пришлось на время разжать объятия.
– Сейчас я принесу нам завтрак. Что-нибудь поесть и выпить. А ты… Ты сиди здесь и не смей никуда уходить. Я скоро вернусь. Сиди тихо, как мышь. Чтобы ты не убежала, я закрою тебя на ключ. Не скучай. Почитай что-нибудь из моей библиотеки.
Она привстала и проводила его долгим взглядом, пока он не скрылся за дверью.
«Господи, что же мне теперь делать? Надо бы посоветоваться с Еленой. Но как? Он запер меня. Что теперь будет? Но как он красив… И как вкусно от него пахнет. Этот аромат сводит меня с ума. Боже, неужели я тоже его люблю?»
Людмила еще долго разговаривала сама с собой, несвязанно шепча какие-то монологи. Ходила по кабинету. Руки нервно теребили косу. Подходила к высокой двери, пыталась ее толкать. Но тщетно… Она подошла к окну и тихонечко отодвинула портьеру. Она увидела, как Анатолий Александрович быстрыми шагами шел мимо клумб, по направлению к выходу, в сторону улицы. Его высокая фигура мелькнула за зеленью деревьев и пропала…
«Я пропала… – лихорадочно думала она. – Куда он поехал? Вдруг он вернется с супругой? Как мне сбежать отсюда? Может, в окно? Нет, здесь высоко – я могу зацепиться платьем. И вдруг меня увидят. Нет, будь что будет, но я дождусь графа и объяснюсь с ним. Я не должна…»
