Именно сейчас так живо вспомнились детали той памятной ночи. Оргий потом было много. Но более всего запомнилась именно первая. Анатолю было четырнадцать. Его и еще трое новичков, в одних ночных рубахах заставили ползать на коленях по холодному полу. Их грубо подгоняли розгами и пинками. Анатоль дрожал от страха. Он видел тот момент, как «опустили» пухленького Константина. Он видел толстый, как у девчонки зад несчастного. Как ни странно, Константин почти не испугался насильников и даже не кричал. Его тут же окрестили «Катькой», похлопали по послушному заду и сказали, что эта «мазочка»
[13] станет самой любимой в роте… Спустя год Анатоль и сам вошел во вкус. А «Катька» стал его постоянным любовником. Будучи юношей, он испытывал к любовнику смешанные чувства – от острой жалости и нежной любви, до откровенного презрения. Они часто ссорились по вине Краевского. Краевский и сам не мог объяснить себе внезапные приступы какой-то тусклой, будто давнишней злости и обиды на своего преданного друга. Анатоль обожал доводить Константина до слез своими вызывающими оскорблениями, мучить и унижать прилюдно. Бывало, Анатоль назначал другу изощренные и позорные наказания и даже бил по ночам розгами. Он брал розги у караульного. Они уходили в уборную. Это было холодное помещение, окрашенное до потолка светлой краской. Здесь всегда было чисто, слегка пахло табаком и карболкой. Анатоль приказывал Константину раздеться донага и упереться руками о высокий подоконник. Он оглаживал ягодицы и спину руками, а потом наносил хлесткие удары. Один-два-три, а иногда и десять. Константин стонал, но его член предательски поднимался. От этого Анатоль еще более зверел. Когда «Катька» принимался плакать чистыми и крупными слезами и молить о пощаде, сердце Анатоля сжималось от жалости. Его душу терзали муки совести, а плоть нестерпимое вожделение. Он бросал розгу… И нежно обнимал Константина. Они мирились долгими ночами. Анатоль ласкал «Катьку» как мужчина, кормил конфетами, дарил подарки. Это было изысканное и извращенное наслаждение…
Константин был выходцем из старинного княжеского рода. Впоследствии он получил высокую должность в Сенате. Сам же Анатоль был отчислен из Пажеского корпуса по причине частых простуд, кои он провоцировал специально, питьем ледяной воды и стоянием ночами на холодном ветру. Краевский сделал все возможное, чтобы быть подальше от военной карьеры. Позднее Анатолий Александрович поступил в Императорский Санкт-Петербургский университет, на историко-филологический факультет и окончил его со званием магистра.
«Катька», а в миру – Константин Николаевич С-кий, иногда навещал своего возлюбленного. Визиты эти были тайные и проходили они в кабинетах бань, трактирных или гостиничных номерах. Однажды «Катька» под благовидным предлогом увез Краевского в столицу, на две недели. Случались и их общие поездки за границу. Кроме «Катьки», Краевский не связывался с иными представителями «голубых кровей». История влечения к «Катьке» была особой. «Катька» – был священен и неповторим, как неповторимо то, что берет свое начало в ранней юности. Кроме всего прочего, его любовник был очень талантливым сочинителем, знал множество языков, был тонким интеллектуалом и сентиментальным по природе. Краевский убил бы любого, кто посмел бы посягнуть на их тайный союз. «Катька» был капризен как женщина и нежен до исступления.
К вопросам познания плотских удовольствий наш пытливый граф подходил эмпирически. И эмпиризм его носил такой обширный характер и имел такую огромную энергию, что за ним вряд ли кто мог угнаться. К двадцати пяти годам Краевский окончательно понял, что более всего его тянет именно к женскому полу. А «Катька» оставался при этом священным идолом и великим исключением из правил. «Катьку» он любил, и любовь эта была вечной.
Что касаемо дам, то в интимных связях со своими многочисленными любовницами Краевский, отдавая дань привычкам молодости, предпочитал иметь с женщинами сношения через «задний оход».
Именно о «заднем оходе» Людмилы и мечтал теперь Краевский. Возможно, что он лишил бы ее девственности и обычным путем. Но, на прямой дороге к этому действу лежали два огромных, словно валуны, препятствия. Первое – он не желал иметь внебрачных детей, ибо появление байстрюков грозило ему большим скандалом с супругой и неприятностями в обществе. Супругу Краевский не любил и сходился с ней в спальне лишь с целью зачатия наследников, применяя при этом всю мощь своей творческой фантазии, дабы представить на ее месте любую иную, приятную ему женщину. Это было необходимо, иначе его потенция давала позорные сбои. Супруга скандалила, а фантазия Краевского отчего-то работала все хуже и хуже. Но! Ни за что на свете он не посмел бы посягнуть на «святая святых» – спокойствие и благополучие их союза, а также бросить тень на свою безупречную репутацию добропорядочного мужа и отца большого семейства. Краевский мечтал о наследнике, но пока его супруга не могла зачать мальчика и рожала только дочерей.
Второе препятствие казалось Краевскому вздорным и позорным. Думая о нем, он много раз чертыхался про себя и вслух, но… нарушить его тоже не мог. Все дело было в тех порядках, кои много лет назад установила его покойная матушка, и кои пришлись по вкусу его супруге, истовой католичке Руфине. Порядки эти заключались в том, что вся прислуга женского пола, работающая у них в доме, должна была сохранять целомудрие. Матушка вполне резонно была уверена в том, что все плотские шалости заканчиваются болезнями Венеры. От них она и старалась оградить свой дом и маленьких детей. И правила эти соблюдались строго: каждые три-четыре месяца всех горничных и иных работниц проверяли на предмет чистоты и непорочности. Если прислуга изъявляла желание выйти замуж, ее тут же рассчитывали и отпускали с богом.
Краевский понимал, что сойдись он с Людочкой естественным способом, то его будет ждать чудовищный скандал, а Людочку позорное изгнание с места службы.
Но сейчас его мысли были очень далеки от всяческих формальностей и общественных устоев. Сейчас весь фокус его внимания, весь разум, все сердечные и иные порывы были направлены лишь к одному объекту. Этот объект, будучи маленьким и довольно тривиальным, рос в его глазах до безумного фантома. Фантом этот дышал страхом и предвкушал скорое вторжение. Ему казалось, что он будет ускользать от его грубого натиска, пытаться убежать, молить о пощаде. Но не было такой силы, которая заставила бы Краевского свернуть с намеченного пути. О, ликуйте мощные приапы, радуйтесь звенящие колоссы, алчущие тугую, молодую и горячую плоть! Вы получили достойную цель для ваших острых мечей… О трепещите все обнаженные и согбенные в низком поклоне! Вы – тугие тоннели разврата, вы – влажные силки, ловящие птиц вожделения, вы – невольники безудержных фантазий, вы ведущие к пароксизму страстей и опустошению тяжелых тестикул. Бойтесь, ибо не будет вам пощады и скорой свободы.
Дрожи и кайся, афедрон,
Моля усердно о пощаде.
Нагою пышностью сражен,
Я утолю твои печали…
Алкаю узость твоих врат
И их пугливую стыдливость.
Ты криком страсти восхвали
Приапа дерзкую пытливость.
Краевский вскрикнул и обмяк.
