Они вышли из ресторана, граф взял извозчика для Людочки, переложил в коляску корзину со сладостями, назвал извозчику адрес. Перед тем как отпустить, он отвел ее в сторону, оглянулся и поцеловал на прощание в податливые губы.
– Запомни, целомудренная весталка, если ты не вернешься через четыре дня, к десяти утра, твой сумасшедший центурион умрет от тоски. Иди! – почти крикнул он. Развернулся и пошел к своему экипажу.
* * *
Домой Людочка доехала довольно быстро. Мать поливала грядки на огороде, когда увидела крытый экипаж, вставший возле ее дома.
– Милка, ты!? – только и всплеснула она руками. – А я как раз сегодня видела во сне девочку маленькую. То к «диву» снится. Уж не чаяла, что ты вообще летом приедешь. Как отпустили-то тебя хозяева?
Они обнялись.
– Отпустили, мама.
– Так, стало быть, добрые они у тебя, хозяева-то? Поляк-то этот, Краевский? А?
Мать семенила вслед за Людочкой.
– Смотри-ка, и плотют, видать, тебе хорошо. Платье-то, платье это каких же деньжищ-то стоит? Это же из французского магазина…
Мила медленно прошла в дом. И села на стул в зале. Она огляделась вокруг. Вся обстановка ее дома, в котором прошло детство и юность, казавшаяся ранее милой и уютной, теперь выглядела настолько убогой и нищенской, что у Милы на глазах навернулись слезы. Давно небеленый, потрескавшийся потолок тяжелым грузом сдавливал плечи. После огромных и светлых покоев графского дома, в материнском доме все казалось до боли жалким, узким и тесным. Не дом, а конура… Она посмотрела на мать, севшую напротив. Как рано она постарела, как осунулись ее плечи. И это старое платье. Оно давно выцвело. Сколько лет она носит его, не снимая?
– Мама! – Людочкино лицо скривилось от плача. Она закрыла лицо руками.
– Людка, ну, чего ты! – мать обняла дочь и тоже заплакала. – Что же ты мне ни одного письма-то не написала? Я каждый день ждала-ждала…
– Мама, прости. Сначала было много работы. А потом… – Людочка покраснела.
– Что потом?
– Ох, не спрашивай, мама.
– Тебя что, кто замуж там зовет?
– Нет…
– А что же разодели-то тебя, как барыню. Нешто я не знаю, сколько все это может стоить. Да ни на одно жалование таких нарядов не купишь!
– Мама, не мучай меня. Я не могу тебе всего рассказать.
– Людка, признавайся, ты что, согрешила с кем-то?
– Нет, мама. Я чиста, ей богу! – дрожащей рукой она перекрестилась на икону. – Просто, не спрашивай пока меня ни о чем. Если богу угодно, то изменится скоро моя жизнь. А там, и тебе, и Кольке с Петькой, буду помогать. – Будто спохватившись, Людмила полезла в ридикюль и достала оттуда пачку ассигнаций. – Мама, возьми эти деньги и спрячь. Хорошо? И трать столько, сколько тебе надо. Купи обновки мальчишкам. И себе платье и занавески новые. И там еще полная корзинка сладостей. Вы ешьте.
– Я спрячу, только душа у меня что-то заболела… Откуда такие деньжищи? Рассказала бы ты лучше мне все как на духу. Уж не с лихими ли людьми ты связалась?
– Ну, что ты такое говоришь! Я работаю горничной, в доме у Краевских…
– Тебя что, сам Краевский охмуряет?
– Нет. Что ты!
– А кто? Признавайся!
– Мама, я не могу! Не пытай ты меня, не то я руки на себя наложу! – выкрикнула она в слезах.
– Ты что, одурела? Такое городишь! Свят, свят! Ладно, бог с тобой. Я молиться буду, чтобы господь уберег тебя от всякого лиха.
– Ты только завтра не щеголяй по двору в этом платье. Обзавидуются соседки. Сурочат еще. Надень старенькое. Хорошо?
– Хорошо. Ма-аа-аа-ма…
Людочка уронила голову на руки и разрыдалась так, что ослабла и валилась с ног.
– Иди, ляг. Я постель расстелила. Давай, помогу платье-то твое снять. Ух, какие кружева-то… Ни разу таких не видала.
Мать уложила Людочку в постель.
– Я тебе сейчас чаю с вареньем принесу. Я с крыжовником наварила. Нынче крыжовника много уродилось и малины. Я с утра наберу и к Викентьевне за молочком сбегаю. Ладно? А Колька с Петькой будут довольны гостинцам-то. Отродясь мы таких сладостей-то не пробовали. Жалко их сейчас нет. Они вот, только в прошлый выходной домой приезжали. Но я сберегу. Пойду, в подпол корзину-то спрячу. И деньги туда же, под бочку, в углу.
– Спасибо, мамочка.
Людочка напилась чаю с вареньем и сама не заметила, как уснула в своей девичьей постели. Она проснулась внезапно, среди ночи. Сон сняло словно рукой. В доме стояла тишина, только старые ходики назойливо тикали в соседней комнате, где спала ее мать. Людочке сделалось жарко под гнетом пухового одеяла. Она скинула его. Яркая луна освещала всю комнату. Ей казалось, что она слышит скрип половиц и чьи-то шаги. Она вглядывалась в сумрак комнаты, облитый лунным светом, но никого не видела. И тут ей почудилось, что она слышит его шепот:
– Мила, я пришел к тебе, возлюбленная моя.
– Кто тут?
– Это я, Анатоль.
– Анатолий Александрович, как вы здесь очутились? – она приподнялась на локтях. Темное пятно его высокой фигуры заполнило собой все пространство.
– Т-сс, тихо. Не спрашивай ничего. Иди ко мне… – он лег рядом. – Все объяснения потом.
Скрипнула старая кровать.
– Но как? Вдруг мама услышит?
– Тише! Мама спит. Она не услышит.
Он снял с нее ночную сорочку.
– Ты такая красивая, Мила! Я обожаю тебя. Я не могу прожить без тебя ни минуты. Ляг чуточку пониже и разведи ноги.
– Что вы делаете? Вы же не хотели?
– Зато ты давно хочешь, чтобы я вошел в тебя всюду. И в первую очередь, в твою… п*зду. Ты же так называла свое священное лоно… Именно этим словом. Оно тоже мне очень нравится. Ужасно нравится. И самому Александру Сергеевичу тоже нравилось… Он называл его «Богиня – п*зда». Люблю, когда твои губы произносят это слово. Только от этого мой фаллос взлетает до небес и становится каменным. Я мечтаю, чтобы ты первая и его назвала иначе.
– Как?
– Ты знаешь, как…
– Х*й? – смущенно произнесла она и зажмурилась. Ее голова метнулась по подушке.
– Именно… Х*й! Называй его так, моя девочка. И сейчас этот мерзавец, х*й, ворвется в тебя и вытянется во всю длину. Он раздвинет тебя широко и порвет все преграды. И будет двигаться в тебе до тех пор, пока мы оба не спустим.
– Но мне будет больно.
– Ты сама этого хотела. Терпи… – он сжал зубы. – Давай я поласкаю твой секель, чтобы ты вся промокла от влаги.
Его пальцы коснулись ее опухшего лона. Она сама, непроизвольно, раздвинула ноги.
– Тебя даже готовить не надо к этому священному акту. Ты давно готова. Ты вся скользишь и горяча, словно на печке полежала. Сейчас я войду в тебя. Громко не кричи. Я закрою твой рот поцелуем.
