– Кто там?
Никто не ответил, но дверь задрожала еще сильнее.
– Мила, мне страшно, – едва выдавил он, и сам не узнал своего голоса.
Краевский повернул голову к кровати. Она была пуста. Людочки нигде не было. Он стал метаться по комнате и искать ее всюду: под кроватью, за шторами. Стук не ослабевал. Наконец дверь слетела с петель. Но пороге стояла его жена Руфина. Взгляд ее маленьких и колючих глаз казался зловещим. Она смотрела и смотрела туда, где на кровати ширилось и растекалось кровавое пятно. Кровь стекала струйками на пол, образовав и там отсвечивающую глянцем, темную лужицу. Краевский закричал от ужаса. И тут же проснулся.
* * *
За окном вовсю светило утреннее летнее солнце. Видимо, он долго проспал. А в дверь его комнаты кто-то стучал. Краевский встал и, пошатываясь, подошел к двери.
– Кто там?
– Ваше сиятельство? Вы здоровы?
Краевский открыл дверь. На пороге стоял сам Дятлов.
– Анатолий Александрович, вы просили вас разбудить в семь. Я подхожу уже трижды, но никак не могу вас добудиться. Верно, вы долго не могли заснуть? Ночи-то душные стоят…
– Да, – хрипло ответил Краевский. – Я уснул только под утро.
– Прикажете накрыть завтрак?
– Я не буду завтракать. Сделайте мне только кофе.
Через полчаса с тяжелым сердцем он покинул постоялый двор Дятлова. После кошмарной ночи его настроение окончательно испортилось.
«Она не вернется! – удрученно думал он. – Мать все поймет и не отпустит ее ко мне. Если я ее не увижу, я застрелюсь…»
Ближе к ночи он был в своем фамильном поместье. Дети уже спали. Жена встретила его сдержанно. Он поцеловал ее в холодную щеку, отметив про себя, что ее живот стал больше.
– Как ты себя чувствуешь, дорогая?
– Лучше, чем могла бы. Свежий воздух и парное молоко. Доктор говорит, что я должна пить его каждый день.
– Да, конечно, молоко очень полезно, – рассеянно ответил он.
– Конечно! Но меня все время тошнит от его запаха.
– Крепись, ma chère, осталось ведь совсем недолго…
– Анатоль, ты плохо выглядишь? Много работы?
– Да, ты знаешь, ma chère, наш начальник Грибовский совсем меня загонял последние дни. Встречи, разбор циркуляров, совещания… Даже поспать иной раз некогда.
– Ну, ты бы сказал ему, что у тебя беременная жена и дети.
– Ах, Руфина, у кого нынче нет беременных жен?
– Анатоль, по-моему, ты говоришь какие-то пошлости.
– Прости, душка, я что-то устал по дороге. Как дети? Здоровы?
– Здоровы, только Мари немного чихала. Бонна не подводит ее ко мне два дня.
– Бедная Мари! Ей должно быть скучно…
– Скучно? Бонна с ней разучивает отрывки из Писания.
– Руфина, ты слишком строга. Ведь на дворе лето. Девочкам хочется пошалить.
– Вот переезжай сюда и играй с детьми сам.
– Для этого мы наняли гувернанток. А ты их загружаешь вечными молебнами.
– Я знала, что ты безбожник, – с укором сказала жена. Ее глаза заметно покраснели.
– Ах, перестань, Руфина. Я не безбожник. Просто у нас с тобой слишком разное понимание бога. Я пошел спать.
Весь следующий день Краевский провел с детьми. Они вместе ходили в лес и на речку. Анатоль с удовольствием искупался в уютной купальне. Девочкам мать не разрешила купаться. Жалкие и притихшие они смотрели с берега на плавающего в полосатом купальном костюме отца. Руфина стояла рядом, в темном платье и кружевном чепце, и явно была недовольна фривольным поведением супруга. В этот раз он уклонялся от нудных расспросов и долгих разговоров. Ему было лень оправдываться перед истеричной супругой. Он словно бы игнорировал все ее мелкие упреки или делал вид, что почти не слышит их.
«Этим браком я не только загубил собственную душу. Я нанес непоправимый ущерб душам моих маленьких дочерей. Они с детства растут, словно несчастные монашки».
Особенно он жалел младшенькую, похожую на него Машеньку. Руфина Леопольдовна никогда не называла ее по-русски и не разрешала этого делать другим. Краевский лишь про себя или тихо, шепотом, называл свою любимицу Машей или Машенькой. Она всегда более своих сестер жалась к нему русой головкой, словно покинутый всеми воробышек. У Краевского от жалости наворачивались слезы. Детская головенка с чистым и прямым пробором пахла также, как пахла голова его возлюбленной Людочки. Он, втайне от супруги, ласкал Машеньку, гладя ее по волосам и целуя милое, подрумяненное солнцем личико.
Когда они шли с купальни на обед, перед самой террасой, мелькнул вдалеке белый передник незнакомой горничной. Краевский вздрогнул, увидев форменное платье – такое знакомое, некогда милое сердцу, а теперь сожженное им в печи. Людочка и здесь всюду мерещилась ему. То он слышал вдалеке ее смех, то звуки девичьих голосов сливались в одну, до боли знакомую тональность.
– Анатоль, ты не слышишь меня? – повысила голос супруга.
– Я? Да? Ты что-то сказала?
Он сидел за обеденным столом и почти ничего не ел.
– Ты не ешь суп? Ты часом не болен? – Руфина сделала круглые глаза.
– Нет, я просто задумался.
– За обедом надо есть. Для мечтаний и дум есть другое время, – проговорила она назидательно.
– Руфина, я понимаю особенности твоего положения, но не кажется ли тебе, что ты слишком злоупотребляешь своими воспитательными сентенциями? Ты забыла, с кем разговариваешь? – неожиданно жестко произнес он. – Я супруг твой, а не юный отрок на исповеди.
– Прости! – прошептала она и опустила голову.
Краевский стал есть, а Руфина, напротив, встала из-за стола и быстрыми шагами удалилась в свою комнату.
Вопреки обыкновению, он не бросился ее догонять и успокаивать. Они не виделись до самого ужина.
Руфина Леопольдовна понимала, что муж изменился за эти дни. Ей казалось, что он словно бы ускользал из ее цепких рук. А эта дерзость за столом, при детях? Она долго лежала в своей комнате, всхлипывая и прислушиваясь к звукам в коридоре. Прислуга массировала ей ноги и втирала пахучую соль в виски. Графиня приказала принести ей обед в комнату. Она долго ждала, когда в спальню распахнется дверь, и он войдет с виноватым видом и станет, по обыкновению, уговаривать ее и просить прощения. Но наступило время ужина, а Краевский так и не появился. Такое поведение неприятно поразило Руфину. И ей отчего-то впервые стало страшно. Не дожидаясь его извинений, она сама вышла вечером в гостиную. Супруг играл с девочками в жмурки. Девочки смеялись от счастья.
– Я забыла тебе сказать. От князя С-кого приходило два письма.
– Где они? – чуть настороженно поинтересовался Краевский.
