– Анатоль, прошу вас, не убирайте руку, – задыхаясь от страсти, шептала она.
Он снова коснулся ее горячей плоти и снова замер. Она сжала зубы и мотнула головой.
– Ну-уу-уу же! – почти выкрикнула она.
Казалось, что он не слышит ее, его глаза смотрели в стекло. В соседней комнате уже сменилась «мизансцена». Один из «морячков» уже активно совокуплялся с девицей. Девица стонала от неописуемого экстаза. Ее губы тянулись к обнаженному орудию другого. Чуть позднее Людочка увидела, что девушку развернули задом, и в нее вошел второй мужчина. Первый, судя по опавшему члену, завершил начатое совсем недавно. Стоны, шлепки, вздохи, все было совсем рядом, сводя Людмилу с ума. Она не думала, что ее возбуждение будет столь сильным при виде всего спектакля. Как ей хотелось оказаться на месте главной героини. О, боги, как ей этого хотелось!
– Анатоль, я больше не могу! Молю, войди в меня так, как входят в нее эти мужчины. Туда, в п**ду! Я очень этого хочу!
– Тихо, тихо, моя девочка, – Краевский испугался ее резонного требования. – Сейчас я все сделаю. Мы не будем пока портить тебя. Тем паче, здесь. Все впереди.
– Когда?! – стонала она, поддавая бедрами навстречу.
– Осенью, этой осенью… Потерпи… Пока только попочка… Ты и ей славно кончаешь… Иди ко мне.
Она снова посмотрела на «спектакль». Теперь девицу имели одновременно уже трое. Людочка впервые так близко увидела подобный ансамбль. Исполнительница главной роли стонала в полный голос, поощряя немилосердных любовников. Один из которых делал вслух глупейшие замечания, согласно идиотскому сценарию:
– Вот видишь, а ты говорила, что не шлюха. Ты – шлюха. И тебе приятно, когда мы тебя е**м. Так? Отвечай…
– Да-аа-аа, – отвечала, заклейменная позором жрица любви. – Е**те меня сильнее!
В ответ на ее просьбу, главный обвинитель разразился короткой матерной репликой и кончил, оросив живот девушки изрядным количеством семени.
Чуть испугавшись напора Людмилы, Краевский не стал мучить ее отложенным оргазмом. Он отлично знал эту хитроумную технику и часто применял ее на практике. Он боялся, что возбужденная девушка закатит ему чудовищную истерику. Она и была близка к ней. Слезы закипали в карих глазах, сбивалось дыхание, горячечные губы искали его губы.
«О, я разбудил настоящий вулкан, – думал он, не скрывая радости. – Моя лесная птаха превращается в настоящую Мессалину! Это тебе не непорочная весталка! Нельзя ее долго мучить. Надо заняться поиском квартиры. И быстрее за рубеж, на море. Я буду жить чаще с ней, нежели с семьей… Ее нельзя оставлять без присмотра. Решено».
– Тихо, тихо… Иди ко мне. Где мой нежный персик? Сейчас мы его приласкаем…
В этот раз он не убирал свою руку, лаская ее круговыми движениями нескольких пальцев. Он пошел дальше: очень аккуратно, ввел в нетронутую норку один мизинец, стимулируя там какую-то, одному ему известную острую точку. От этой новой ласки Людочка сначала сжалась, сосредоточив внимание, словно прислушиваясь к новым ощущениям, а потом бурно кончила, прокричав нечто гортанное на непонятном, сумбурном языке.
– О, господи, Мила! В твоей родне не было горцев? – с улыбкой спросил он.
– А? Что?
– Ничего… Ты так славно кончаешь.
Они оба посмотрели за стекло. Мизансцена в соседней комнате снова изменилась. Несчастная жрица любви теперь сидела на коленях у одного из «матросов», спиной к зрителям. Другой мужчина ритмичными движениями качался возле ее ануса. Иногда он полностью выходил из упругого кольца плоти, и Краевский с Людмилой видели слишком многие детали анатомии действующих лиц этой сцены. Людочку пугал вид багрового, растянутого тоннеля. Это выглядело пугающе, но в то же время – волнительно.
Одновременно с возрастанием градуса сего спектакля, усилились фортепьянные аккорды невидимого тапера. Все это казалось странным, если не сказать более. После спада всесокрушающего возбуждения, Людмила почувствовала не просто некую комичность музыкального сопровождения всей этой похабной вакханалии, но и сильное отвращение.
– Анатолий Александрович, я устала. Поехали домой? – пробормотала она, отворачиваясь от стеклянной панорамы стенного проема. Ее рука потянулась за упавшими на пол панталонами.
– Обожди, не торопись. Не надевай их. Пожалей меня. У меня нет сил, ждать до дому. Возьми его…
Он потянул ее за руку и заставил опуститься на колени.
– Ты хотела бы остаться с этими джентльменами, в матросских костюмах? – спросил он, возводя глаза от страсти. – Боже, я могу это представить… Как ты с тремя сразу…
Она негодующе мотнула головой. Ответить вслух не представлялось возможным. Ее склоненная голова двигалась возле его паха. Сильная ладонь графа давила на затылок, сжимая копну пушистых волос.
– Да, так, так… Обожди минуту. Иди сюда.
Он потянул ее за руку и толкнул к дивану.
– Встань задом. Я все-таки войду в твою нежную попочку.
Откинул ворох нижних юбок. В темноте забелели упругие девичьи ягодицы.
Стоя за плотной дверью, хозяйка борделя Колетт услышала, как комната огласилась длительным женским стоном. Одним, потом еще несколькими. А спустя несколько мгновений застонал и мужчина.
Старая сводня улыбнулась в презрительной улыбке:
– Ну ничего, красавица. Очень скоро он тебя бросит, и ты сама начнешь играть в моих спектаклях. Играть для него же, когда он приведет сюда свою очередную пассию, – она даже хохотнула от удовольствия.
* * *
Вернувшись домой почти под утро, оба усталые и от того молчаливые, любовники быстро разделись и крепко заснули.
Роман Людмилы Петровой и графа Анатолия Александровича Краевского продолжался все лето. Дни и ночи заговорщики предавались безудержным страстям. Людочка давно привыкла к изощренным ласкам графа. Казалось, что она уже не сможет без них жить. Краевский с удовлетворением отмечал в ней признаки сильнейшего темперамента. Иногда их совместные опыты в чувственных наслаждениях заходили столь далеко, что после оных оба долго приходили в чувства. Но силы восстанавливались, и заново манил порочный круг. Людмила стала меньше опасаться разоблачения. Казалось, что оба совершенно расслабились и потеряли всякий страх. Они не замечали, как пролетали дни, наполненные вкусными застольями, обильными возлияниями, походами по модным салонам, театрам. Еще трижды они побывали в салоне Колетт – и днем, и поздними вечерами. Расхрабрившись, Людмила сама однажды заказала тему очередной порносессии у Колетт. Она уже не отворачивала лица от стекла, где проходили оголтелые, чудовищно развратные спектакли. Еще вчерашняя курсистка настолько быстро втянулась в тайную жизнь своего обожаемого Краевского, что воспринимала ее как единственно верную и разумную. Ее искушенный любовник открывал перед ней все новые и новые двери в круто закрученном лабиринте чувственных познаний. Теперь она спокойно воспринимала походы к Нойману, оборвав все попытки последнего объясниться, одним продолжительным и насмешливым взглядом. Нойман все также был одержим мечтами о ней, но нынче он не позволял себе прежних откровений. Да и вездесущая Дарья теперь присутствовала на всех его процедурах, вызывая в нем глухое раздражение. Казалось, что Дарья что-то чувствует или о чем-то догадалась, а потому, повинуясь одной ей ведомой логике, старалась оградить своего доктора от пускания во все тяжкие.
