– Представь, что уже через два дня у нас будет с тобой новоселье. Моя девочка заживет в своей собственной квартире.
– А вы? То есть ты? Как часто ты будешь там со мной?
– Очень часто, любимая. Каждый свободный час и каждую минуту.
– Но, у тебя же скоро родится четвертый ребенок.
– Я помню… И пусть он родится. Я очень хотел бы сына.
Ее лицо вновь сделалось грустным.
– А наш ребенок? Смогу ли я когда-нибудь родить?
– Мила, тебе всего семнадцать. Куда ты торопишься?
Он обнял ее.
– У нас будут еще дети…
– Когда? Я хочу тоже родить тебе сына. И я хочу, наконец, стать женщиной в полном смысле этого слова.
Он посмотрел в ее глаза и крепко сжал ей руку.
– Хорошо, я обещаю своей весталке сделать ее женщиной ровно через два дня. Ровно через два дня я дефлорирую тебя в торжественной обстановке, словно жрец приапического культа. Я ворвусь в твое чрево своим приапом, и девственная кровь оросит нам священный алтарь.
Позднее он много раз вспоминал это свое обещание, и сердце сжималось от безвозвратной боли, немыслимой боли и отчаяния. От невозможности что-либо изменить. От невозможности возврата в ту самую точку, когда он пообещал ей это.
«Ну, почему? Почему я не сделал этого тогда же? Тотчас?»
Краевский немного лукавил, придавая особый драматизм несостоявшемуся таинству. Тому таинству, которое так ждала его возлюбленная. Чем, кроме страха, было вызвано небрежение к правильности формы основополагающего плотского инстинкта, он не мог дать ответ. Не тем ли, что его собственный первый опыт был связан не с женщиной? Не тем ли, что естественная связь с супругой не вызывала в нем ничего, кроме чувства долга? Увы, ответы на эти вопросы лежали в области непознанного. Непознанного и безвозвратного.
А ныне, Людмила, вдохновленная его обещанием, смущенно улыбалась, опустив голову. Волна сильного возбуждения скрутила низ живота.
– Ты зря улыбаешься. Тебе не будет никакой пощады. А когда у тебя все заживет, я буду часто входить в обе твои дырочки. Попеременно.
– О, господи…
– Иди сюда. Потрогай его, – он взял ее ладонь и притянул к своему паху. – Он снова стоит, словно кол. Сегодня мы поиграем с тобой еще в одну игру.
– Ты опять меня свяжешь?
– Да-аа-аа.
– Сегодня я буду долго ласкать твою жемчужину. Маленькую и нежную, которая распухнет от моих ласк. Долго…
Он начал целовать ее глубоким поцелуем, сжимая полные груди. Она лишь немного стонала. Последние дни ее тугая и крепкая грудь отчего-то стала болезненной. Когда он целовал яркие соски, она замирала от смеси боли и острого возбуждения.
Каждая их ночь была полна то нежных и невинных ласк, то бурных и страстных соитий, после которых оба слишком долго приходили в чувства. Довольно часто фантазии графа носили такой изощренный характер, что уже утром его терзали муки непрошеной совести. Но Людочка будто не замечала повышения накала страстей. Ее неопытность и неумение осмысливать поступки обожаемого Анатоля, и еще вернее, полное доверие к нему, заставляло принимать все его плотские изыски как должное. Словом, ей не с кем было посоветоваться. И не с кем сравнить. Она лишь слушала свое тело и шла навстречу всем причудам графа. А он ликовал в душе, что, наконец, ему встретилась та женщина, которая не осуждает его за смелые experiences, а готова на них сама, всей душой и телом.
После того случая у китайца Ли, в опиумном притоне, они три дня никуда не выезжали. Анатоль как мог, успокаивал Людмилу. Он не стал обращаться в полицию, рассудив, что они оба чуть не стали жертвами чудовищного недоразумения. Анатоль уже в сотый раз поблагодарил бога за чудесное спасение Людмилы. Он решил, что отныне без крайней необходимости они не станут появляться в общественных местах.
«Все наши выезды еще впереди. Когда мы будем за границей и отойдем от угара последних дней, мы все успеем наверстать».
Краевский исполнил свое обещание. Ближе к полуночи он принес веревку…
– Ложись на спину, – приказал он.
В запястье снова врезалась веревка, один из концов которой он привязал к кроватной спинке, тоже самое он проделал и со второй рукой. Наклонившись к животу, принялся целовать начало лобка. Людмила сжала ноги. Она знала, что это ненадолго, и скоро она сама раздвинет их широко.
– Сегодня я привяжу тебя иначе. Ты будешь раскрыта и беспомощна, словно лягушка на прозекторском столе.
– Анатоль, не пугай меня.
– Не больно-то ты боишься, если вся становишься мокрой, – он провел пальцами по влажной расщелине лобка.
Она почувствовала знакомый зуд и тяжесть. Лепестки розовой плоти налились кровью и сделались припухшими.
– Закрой глаза. Откроешь тогда, когда я разрешу, – командовал Анатоль.
Она почувствовала, что он схватил ее за щиколотки и согнул ноги в коленях.
– Лежи так! Не опускай ноги и не сдвигай.
Другой веревкой он обязал ее голени, пропустив веревку под коленями. Обошел кровать у изголовья и что есть силы, притянул каждую ногу к руке, закрепив концы у спинки кровати. Теперь Людмила действительно походила на разверзнутую лягушку или приготовленную к жарке дичь. Все ее нутро было вывернуто наружу. От полной беспомощности и стыда она застонала.
– Не кричи громко. Набегут слуги, – усмехнулся он. – Я шучу. Сюда не войдет ни один человек. Я не хочу надевать тебе кляп. Я должен слышать твои стоны. Так ты пролежишь несколько часов. И в таком положении я смогу делать с тобой все, что захочу.
– Анатоль, это нечестно.
– Честно… Именно так я свяжу тебя послезавтра, в нашей квартире, когда будет совершен священный акт дефлорации. A propos, я купил туда кровать с гораздо большими чугунными завитками и кольцами. Она так хороша для разного рода связываний. Открою тебе секрет: я даже заказал один интересный стул. Для тебя. Там есть желоба для твоих прелестных ножек. Словом, мы будем там много экспериментировать.
Людмила густо покраснела и закрыла глаза. Ей хотелось сдвинуть ноги, но она не смогла.
– Анатоль, я хочу в туалет, – решила немного схитрить она.
– Нет, уже поздно. Если что, я поднесу тебе тазик. Но несколько часов ты будешь лежать именно так. Сейчас я буду тебя ласкать по-разному. Это будет своеобразный эксперимент. И мы выясним, какие ласки тебя возбуждают больше всего. Жди меня, сейчас я принесу одну коробочку. Вернее две.
Граф сходил в свой кабинет и принес две коробки. Одну из них Людочка узнала. Это была знакомая китайская шкатулка с пробками. Другая была незнакома. Это была сафьяновая красная коробочка, чуть больше первой. Граф и раскрыл ее вперед. На бархате голубого оттенка лежали диковинные предметы, сделанные из тонкой кости, украшенные резьбой. Здесь были какие-то крючки, штыри, прищепки, бусины на веревке, и множество костяных палочек, концы которых венчали разного рода перышки, тонкие и толстые кисточки, щеточки, шелковые шнурки, зажимы и множество других, совсем непонятных бедному разуму Людочки предметов.
