Я ушла в комнату и стала ждать рассвета.
Ветер протяжно вздохнул, и, вторя его вздоху, с ветвей огромного баньяна шумно вспорхнула стая птиц. Мы шли по храму, и всюду нас приветствовал своим сиянием новый день. Кувшинки и лотосы яркими красками – желтыми, розовыми, пурпурными, темно-синими – расцветили зеленый ковер. Крыша молитвенного зала и купол ступы сверкали золотом и серебром, словно вокруг был вовсе не храм, а богатое королевство, уменьшенное до размеров храма. Высоко в небе плыли, похожие на распустившиеся бутоны, густые белые облака, словно бескрайнее синее море качало на волнах цветы гардении. Как удивительно подражают друг другу небо и земля, подумала я. Блестевшие повсюду лужи напоминали окна, выходившие в другой мир, очень похожий на тот, что просыпался вокруг нас.
Люди приветствовали нас.
– Доброе утро, Ваше Высочество! Как вы поживаете? Прекрасный день – о таком стоит написать, не правда ли?
Папа кивал и улыбался каждому. Кажется, все в храме уже знали, кто он: принц и поэт. Как он теперь назовется другим именем, сочинит другую историю? Эта мысль мелькнула в моей голове, как ночной мотылек, случайно проснувшийся посреди дня. Я отогнала ее.
– Вам так идет быть крестьянином, мой юный принц! – заметила старуха, стоявшая на ступенях молитвенного зала.
Ее беззубые подруги кокетливо захихикали. Папа остановился, смущенный, но увидев в луже свое отражение – подвернутые штаны, пояс из кромы, бамбуковое коромысло на плече, – запрокинул голову в громком смехе. Я вспомнила, как ночью он тихо сказал: «Я продавец духов и принц в одном лице». В его словах чувствовалась такая безысходность. А сейчас он смеялся, радость жизни вернулась к нему, как с приходом утра в мир возвращается свет.
Мы пересекли проселочную дорогу. И хотя путь наш лежал к городскому колодцу, мы решили сперва проведать уборщика и поблагодарить его за яйца, которые он принес нам накануне. Папа шел впереди, насвистывая. Он лавировал между заполненными дождевой водой бороздами от колес грузовиков, и ведра на коромысле со скрипом покачивались в такт его движениям. Я неспешно следовала за ним, обходя большие лужи и перескакивая через маленькие, прыгая по островкам травы, то и дело останавливаясь, чтобы подглядеть за невидимой жизнью природы.
На колючем кусте раскинулась, сверкая каплями росы, паутина. Хозяин выглядывал из-под нее, словно не мог решить: отправиться ему на поиски еды или остаться и забросить сети издалека. Рядом на длинной, острой травинке с невозмутимостью пловца, который ранним утром собирается нырнуть в холодное море, раскачивался ничего не подозревающий богомол. Слева от меня, жужжа как гидроплан, отряхивал с крыльев крупицы глины и пыльцу жук-навозник. А прямо под ним, будто цирковые акробаты, подначивающие друг друга на сложный трюк, сновали по поверхности большой лужи два водяных клопа.
Эти мельчайшие существа вдыхали в землю жизнь. Всякий раз, когда мы с папой вот так гуляли, он говорил: «Присмотрись, Рами, и ты увидишь, что на одном листке мириады жизней, подобных нашей. С тобой рядом всегда есть живые существа».
Вот и сейчас меня сопровождала черно-желтая стрекоза, какие обычно появляются после дождя. Она летала вокруг, то обгоняя меня, то держась позади. Когда мы подошли к хижине уборщика, стрекоза исчезла, словно убедившись, что я благополучно добралась до места. Присмотрись – и ты поймешь, что не одинока. Кто-то или что-то всегда укажет тебе путь. Теводы, поняла я теперь, вовсе не небесные, а земные создания, они – красота, которую я вижу вокруг каждый день. Они появляются на мгновение и снова исчезают, и эта мимолетность делает их прекрасными.
Я поискала глазами стрекозу, но вместо нее увидела бабочку с похожим черно-желтым окрасом, порхавшую над папой. Еще один бог, еще одно обличье. Даже самое маленькое существо способно перевоплощаться.
В хижине уборщика мы нашли только его курицу. Жалобно кудахча, она лихорадочно копошилась в грязи. У входа лежало пустое гнездо. Мы с папой переглянулись и пожали плечами, стараясь избавиться от чувства вины. Курица подошла к нам и недовольно заклокотала. Я говорю, Ваше Высочество, о том лишь, кто яйца посмел похитить у меня! Я едва удержалась от смеха. Папа вопросительно склонил голову набок. Я хотела было сказать, но потом передумала, боясь напомнить ему о минувшей ночи.
– Интересно, куда запропастился наш друг? – спросила я вслух.
И почему кругом такой беспорядок, а распахнутая дверь болтается на одной петле, словно изнутри вырвалось что-то огромное?
– Может, здесь побывал «хвост дракона», – предположила я, представляя, как ночью во время грозы из болота вылез змей нага и стал рыскать по земле, хвостом закручивая воздух в воронку, – отсюда такое причудливое название муссонных вихрей.
Папа не ответил. Он осматривал хижину. В один из дней они вместе с уборщиком принесли из храма свежие пальмовые листья и укрепили ими ветхие тростниковые стены. Однако листья не спасли хижину от дождя. Она промокла насквозь, пропиталась сыростью, и все вокруг свидетельствовало о том, что хозяин покинул свой дом в спешке, словно какая-то неведомая сила ворвалась в хижину и вырвала старика прямо из постели.
– Он мог пойти в город в поисках убежища, – сказала я, успокаивая скорее саму себя, чем папу.
Курица ходила кругами, то втягивая, то вытягивая шею, и продолжала возмущаться. Подумать только, старый плут забрал моих цыплят! Еще в скорлупках, да будет вам известно. Она принялась пить из лужи, то и дело запрокидывая голову и полоща горло, как будто оно пересохло, пока бедняжка сетовала на свою судьбу паре двуногих хищников.
Папа не обращал на курицу внимания. Он долго смотрел на зияющий дверной проем, затем медленно перевел взгляд на глиняную бочку, к которой спускался бамбуковый желоб. Бочка была здесь единственным долговечным предметом, остальные вещи старика – промокшая циновка на кровати, пара растрепанных метел, поношенная рубашка и выцветшая крома – казалось, вот-вот растворятся в воздухе, подобно своему хозяину.
– Он не ночевал здесь. – Папа подошел к бочке и, подняв перевязанной рукой деревянную крышку, заглянул внутрь. Лицо его сделалось задумчивым, как будто он пытался разгадать какую-то великую тайну. – Бочка не полная. Он бы оставил ее открытой, чтобы набрать дождевой воды. – Папа повернулся ко мне. – Думаю, наш друг ушел из дома до того, как началась гроза. Странно, почему же он не попрощался?
– Может, он хотел попрощаться, когда принес яйца.
Папа слабо улыбнулся и, будто желая отогнать тревожные мысли, предположил:
– Возможно, он где-то поблизости.
– Мы можем прийти днем.
– Прекрасная мысль.
Пока мы шли вдоль насыпи, я внимательно смотрела по сторонам в поисках сгорбленной фигуры старика. Вдруг он собирает ветки под деревом или ищет дикие травы на поляне? Но мне попались только лохмотья на палке, торчавшей посреди кукурузного поля справа от нас, – прошлогоднее пугало. Я моргнула в надежде, что пугало оживет и помашет мне рукой, подтвердив то, о чем я пока только догадывалась: старый уборщик – дух, тевода в человеческом обличье. Но пугало не шелохнулось, даже когда стая воробьев уселась на его деревянные плечи, увешанные гирляндами ржавых консервных банок. Ветер загремел банками, и воробьи испуганно разлетелись в стороны, как обрывки забытого стихотворения: Я в нищете рожден и в нищете умру… мое жилище – обветшалая лачуга… Папа рассказывал, что иногда после сна в его голове мечутся слова и образы, обуздать которые можно только одним способом – перенести их на бумагу. Вот и моя голова с утра была полна полузабытых строк. Со стенами из ветра и дождя…
