Старуха сказала, что их деревня называется Стынгкхае – «лунная река». Мое сердце встрепенулось. Папа направил нас сюда? Его душа привела нас в это место, в названии которого – намек на его перерождение?
Они как будто проросли из тех же семян, поднялись из той же земли, что деревья вокруг, думала я, глядя на морщинистые, грубоватые лица, на радушие, с каким старики встретили нас. Старик стоял молча, но безо всякого стеснения. В одной руке он держал нож, а другой водил по куску дерева, словно пытался по волокнам определить, какую форму ему лучше придать. Старуха, наоборот, говорила без умолку.
– Вы – мои услышанные молитвы! О, как я мечтала о вас, как ждала!
Она жевала бетель, сплевывая под ноги. Уголки ее рта были перепачканы красным соком, а на земле алели пятна от плевков.
– Я ждала вас с тех пор, как мои груди были круглыми!
Старик улыбнулся, ничуть не смущенный откровенностью жены, и кусочек жевательного табака за его левой щекой задвигался, легонько перекатываясь во рту. Его высохшее, покрытое морщинами лицо напоминало русло обезвоженной реки, хотя пахло от старика влажной землей и сырой глиной. Он заткнул нож и кусок дерева за крому, повязанную поясом поверх свободной рубашки, и забрал из повозки, что привезла нас, узлы с одеждой.
– О, Всемогущий Будда, никак ветер принес вас в наши края! – предположила старуха, заметив, какие мы грязные. Она отряхнула мои волосы, так просто, словно знала меня с рождения. Я тут же вспомнила Кормилицу, и мое сердце сжалось от тоски. – Вас нужно хорошенько вымыть!
Радана проснулась от шума вокруг. Она потерла кулачками глаза и, едва взглянув на стариков, снова спрятала лицо у мамы на груди и испуганно захныкала.
Мне, в отличие от сестры, они не казались страшными. Они были как два старых дерева, наделенных способностью ходить и разговаривать. В их шумном шелесте мы могли укрыться от одиночества, которое мрачной тенью следовало за нами весь день.
Заскрипели колеса, и все обернулись на сидевшего в повозке солдата.
– Будет дождь, – заговорил наконец старик. Он посмотрел на небо, а затем на солдата. – Не лучше ли остаться и переждать?
– Да, оставайтесь, поешьте с нами! – предложила старуха, как бы заканчивая мысль мужа.
Солдат снял кепку, благодаря хозяев за приглашение, однако по натянутым поводьям мы поняли, что он не останется. Заметив бамбуковую ветку в моей руке, он чуть заметно улыбнулся. Затем, надвинув кепку на глаза, развернул повозку и направился к проселочной дороге, которая привела нас в деревню.
Первую часть пути я проспала. Горе, словно океан, обрушилось на меня огромной волной и погребло под толщей своих вод, утащило в пустую, безмолвную глубину. Меня разбудили голоса людей в грузовике. Кажется, мы покинули Прейвэнг и теперь въезжали в Кампонгтям. Провинции ничем не отличались друг от друга. По обеим сторонам дороги тянулись непроходимые, бескрайние леса. Небо грозило пролиться дождем, однако не выполнило своей угрозы. Серое, низкое, оно тяжело дышало на нас жарой и влажностью, но так и не выплакало свою печаль. А вдалеке, за горой уже сияла безмятежная синева. Что ждало нас в той стороне: убежище, где мы встретимся с близкими, или край света, разверзнутая пропасть?
Мама крепко сжала мою руку, словно желая напомнить о своем присутствии. Радана спала у нее на коленях. Мы с мамой обе смотрели на сестру, не решаясь взглянуть друг другу в глаза с той самой минуты в храме, когда я стояла между мамой и остальными, не зная, кого выбрать.
Леса вокруг понемногу редели. Деревья уже не сливались в сплошную зеленую стену, появились знакомые эвкалипты, кассии, акации – папа учил меня различать их по листьям и ветвям, когда мы ездили за город. В тени деревьев вдоль дороги мелькали беседки, где усталые путники могли передохнуть. Снова показались рисовые поля, а следом возникли очертания городов и деревень, оживлявшие однообразный пейзаж, подобно шепотам и вздохам, нарушающим тишину.
Мы приехали в деревню, окруженную зарослями гигантских сахарных пальм. На ступенях открытого павильона нас ждала группа местных мужчин и несколько детей. Я пробежала глазами по лицам, хотя знала, что папа никак не мог оказаться здесь. Когда мы вылезли из грузовика, мужчины поприветствовали нас со сдержанным любопытством. Ко мне подошла девочка в оборванном саронге и предложила воды в половинке кокоса. Я с жадностью смотрела на воду, представляя, как она льется в мое пересохшее горло, однако неряшливый вид девочки останавливал меня. Она сунула половинку кокоса мне в руку и побежала к грузовику. Девочка постарше – видимо сестра, судя по внешнему сходству, – уселась на место водителя и играла с рулем. Другие дети, тоже полуголые и чумазые, обступили машину и, словно зачарованные, нюхали выхлопные газы, стучали по капоту и дверям, с восторгом разглядывали фары и резиновые шины. Они тыкали в грузовик пальцами, пинали его, пытались раскачать – как будто перед ними был какой-то мифический железный буйвол, которого они хотели сдвинуть с места или хотя бы раздразнить, так чтобы он громко фыркнул.
Подъехала вереница повозок, каждой правил солдат Революции. Нас снова разделили и распределили по повозкам: одна семья поедет в этой повозке в деревню на севере, другая – в той в деревню на юге, и так далее.
Мама взяла наши узлы и посадила меня и Радану в повозку, на которую нам указали солдаты. Солдат в надвинутой на глаза черной кепке даже не взглянул на нас. Почувствовав, как повозка просела под тяжестью наших тел, он хлестнул волов и прищелкнул языком.
Повозка резко тронулась, и мы в очередной раз отправились навстречу неизвестности по дороге, петлявшей среди рисовых полей, как змея в траве. Неподвижный, унылый пейзаж был усеян тростниковыми хижинами, и только завитки дыма, поднимавшиеся над крышами, не давали поверить, что все вокруг – нарисованная картина. Над полями возвышались длинные, стройные сахарные пальмы, их похожие на обугленные факелы стволы тянулись ввысь, словно хотели оторваться от земли. Небо, еще более мрачное и низкое, чем раньше, распростерло над нами налитое дождем брюхо. Две молнии, как рапиры фехтовальщиков, беззвучно схлестнулись в вышине, и у меня по спине побежали мурашки. Сколько нам еще ехать? Если не приедем в ближайшее время, муссон обрушится на нас со всей силой.
Я украдкой посматривала на солдата. Винтовка, прежде висевшая у него за плечом, теперь лежало на коленях. За время пути он не проронил ни слова, не издал ни звука – только время от времени прищелкивал языком, подгоняя волов легкими ударами бамбукового прута. Зловещее небо и бесшумные вспышки молний, похоже, ничуть не беспокоили солдата. Напротив, он был частью этой всепоглощающей тишины, которая, искажая размеры и расстояния, делала мир вокруг больше.
Мои мысли вернулись к остальным. Закрыв глаза, я представляла их лица: Бабушка-королева, Тата, Большой Дядя, тетя Индия, близнецы – сначала Сотанавонг, затем Сатиявонг – не вместе, как обычно, а по отдельности. Я пересчитала всех по пальцам: один, два, три, четыре, пять, шесть. Пусть их нет рядом, но зато их много, утешала я себя. Где они теперь? Тоже едут в повозке навстречу новой жизни? Думают ли обо мне, как я о них? А папа? Где он? Как часто я позволяла себе мечтать о его внезапном возвращении. Вот и сейчас я представила, как он появляется среди рисовых полей и идет мне навстречу.
