Я поняла, что такое женские дожди. Слезы моей матери.
Глава 29
У нас не было времени оплакивать утрату. Не было времени оглядываться назад. В очередной раз настала пора посадки риса. Маму отправили в другое место рыть оросительные каналы, а меня определили в молодежную трудовую бригаду, сажавшую рис в округе. Бригада состояла из человек двадцати – все девочки, – и мы работали от рассвета до заката. Спали все вместе в хижине на краю леса. Нам сказали, что родителям некогда заниматься нами и что мы больше не дети.
В то утро к нам приставили нового «тайного стража». Он следил за нами, пока мы сажали рис. «Страж» бесцельно бродил взад-вперед по узкой насыпи, поглядывая в нашу сторону. Висевшая на плече винтовка волочилась по земле. Надвинув на глаза черную кепку, сжав челюсти и поигрывая мускулами лица, парень хотел казаться старше. Если бы он только знал, что больше всего нас пугает именно его молодость.
Вокруг наклонялись и выпрямлялись черные фигурки. Вверх-вниз, вверх-вниз, шаг-другой – я как будто жила в этом ритме, даже во сне. Мы медленно шли по полю и втыкали в землю саженцы, так что они наполовину исчезали под водой. Никто не пел, не разговаривал, не поднимал головы. Мы работали, как заводные игрушки, – вверх-вниз, вверх-вниз. Я больше не видела разницы между живыми и мертвыми. Мы словно очутились на границе двух миров.
Вдали темнел лес, а перед ним росла одинокая сахарная пальма, такая высокая, что казалось, она достает до небес. Над пальмой в ожидании добычи кружили стервятники. Они перекликались друг с другом и с тишиной, а когда ветер отвечал им, в его дуновении я чувствовала трупный запах.
Я украдкой взглянула на девочку-бригадира, которая шла рядом со мной. По виду она ничем не отличалась от остальных, однако приходилась родственницей Моуку, и поэтому ее все боялись. Мы знали, что она – глаза Организации.
Наши взгляды встретились.
– Ты едва сдвинулась с места, – сердито бросила девочка и тут же огляделась в поисках поддержки. – Может, накажем ее, а?
Остальные молчали, потупив глаза.
Чем я заслужила такое отношение? Ведь я не сделала ей ничего дурного. На кхмерском это называется кум – «злоба». Она похожа на глупую, детскую обиду, однако толкает людей на ужасные поступки. Я видела ее прежде. В ухмылке Толстой, когда она смотрела на мамину красоту. В подергивании шрама на щеке Моука, когда он обличал главу округа. А теперь она мелькнула в глазах девочки-бригадира, когда та поняла, что остальным меня жалко. Снова и снова я видела эту злобу на лицах взрослых и детей. Словно коварная, беспощадная болезнь, она поражала тех, кто вкусил яд Революции. Каким бы ничтожным ни был повод для неприязни, Революция знала, как превратить его в смертоносную отраву.
– Шевелись! – крикнула девочка.
Я хотела шагнуть вперед, но правая нога увязла в земле. Я попыталась высвободить ее, но только глубже провалилась левой ногой. Остальные шли по полю, то и дело наклоняясь к земле, и делали вид, что не замечают меня.
– Никчемная калека.
Мой ответ прозвучал слишком тихо.
– Что ты сказала? – прошипела она.
– Я не калека.
– Тогда, может, ты не знаешь, что надо делать?
– Знаю.
– Так делай!
С каждым днем она ненавидела меня все сильнее и всякий раз находила новые поводы для придирок. Хватит, сказала я себе, больше так продолжаться не может. Не знаю, откуда во мне взялась эта решимость, но я вдруг выдала:
– Оставь меня в покое. Ты работаешь не больше моего…
– Что? – оборвала меня девочка, стиснув зубы от ярости.
Я не стала отвечать. Остальные замерли на месте. Они знали, что я права, и этого оказалось достаточно. Уверенность в своей правоте придала мне сил, пусть даже их хватало только на то, чтобы улыбнуться про себя.
– Я доложу Организации, что ты лентяйка! – прогремела моя обидчица.
У меня вдруг перехватило дыхание. Я подняла глаза – надо мной стоял «тайный страж». Он с силой ткнул дулом винтовки мне в грудь. Одно движение – и винтовка выстрелит. Все вокруг отвели глаза. Я открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Губы задрожали неудержимой дрожью. Мысли путались. На глазах выступили слезы. Мне не было страшно. Тогда почему же я плакала?
– Пристрелите ее! – скомандовала девочка.
Я закрыла глаза. Меня зароют в землю, а ты будешь летать.
– Чего вы ждете? Пристрелите ее, я сказала!
От ее крика у меня задрожали веки. Я открыла глаза. Солдат опустил винтовку и шагнул назад.
– Невелика потеря, но девчонка даже пули не заслуживает, товарищ, – со смехом сказал он бригадиру.
Ради меня, Рами. Ради своего папы ты будешь парить высоко в небе.
– Слышала? – Девочка плюнула мне в лицо.
Я моргнула – и по щекам покатились слезы. Во рту чувствовался привкус крови – должно быть, я прикусила нижнюю губу. Соленая, теплая кровь как будто утешала меня, лаская мое лицо. Такой же ласковой струйкой по ноге стекала моча. Остальные не смотрели на меня, а я не смотрела на них. Мой взгляд был прикован к ямке, из которой вылез крошечный краб с глазами-антеннами. Я попыталась схватить его, но краб исчез под землей так же быстро, как появился.
Да, папа оставил тебе крылья, Рами.
– Чего встала? Работай!
Но учить тебя летать придется мне.
Я слышала голоса.
Я не уберег их…
– Я кому говорю?
А вы спрашиваете, почему она говорит только с призраками.
Голоса призраков переплетались как нити, и мне казалось, они вьют веревку, чтобы задушить меня. Я рассказываю тебе эту историю… чтобы ты жила.
Мои ноги стали легкими, как у краба. Я сделала шаг назад. Один, другой, третий… Пока вокруг не воцарилась тишина. Я погрузилась в себя, как в темную могильную яму.
Они больше не тронут меня.
Ты есть – невелика польза, тебя нет – невелика потеря. По правилам Организации, к этому сводился смысл нашего существования. Как идти по жизни с такими словами? Когда для убийства достаточно малейшего повода, как верить, что жизнь не закончится сегодня, сейчас? Как с надеждой смотреть в будущее? Вокруг было столько бессмысленных смертей, что я перестала понимать, зачем живу. Если это наша общая карма, тогда почему одни выжили, а другие нет? И чем я заслужила место среди живых?
Какая сила вела меня сквозь мрак? Каждый раз, когда обрывалась чья-то жизнь, моя собственная будто вбирала ее частицу. Я чувствовала, что должна сохранить в памяти все, что со мной происходит. Память. С этим словом я шла по жизни.
После того случая на рисовом поле я перестала бояться оружия – смерть меня больше не страшила. Девочка-бригадир продолжала сыпать угрозами – я не отвечала. Молчание пустило во мне корни, разлилось по венам. Я стала глухонемой. Думала только о насущных делах. На рисовом поле – о работе. В столовой – о еде. В постели – о сне. Я ослабела от голода, и меня не раз наказывали за лень. Оставшись без риса, я питалась листьями и мелкой живностью, которую находила в земле. Иногда за это меня наказывали, иногда – нет. Я так и не смогла понять их логику. Переживания, мысли о завтрашнем дне – все утратило смысл. Прежняя жизнь ушла безвозвратно, забрав с собой дорогих людей. Мне было нечего и не о ком говорить, и я решила молчать.
