Но я видела. Я слышала. Я понимала. И я хранила все это в памяти.
Пришло время жатвы. Мы только и слышали, как много будет риса и как хорошо мы будем питаться. Я уже знала, что это вранье. В урожай просто можно больше украсть – вот и все.
Мы вернулись в город, и меня опять заставили работать пугалом. Я научилась делать потайные карманы в одежде, чтобы прятать рис. На рассвете я садилась в попутную повозку и доезжала до уже знакомой мне хижины посреди рисовых полей. Никто не следил за мной, я была предоставлена самой себе, и мир опять принадлежал мне одной.
С каждым днем я становилась все слабее. Мое тело исчезало, а разум затухал. Кожа стала желтой, как высохшая куркума. Мне хотелось есть головешки и древесный уголь. Порой я представляла, будто я – одна из тех сказочных существ, что рыщут по крематориям и пожирают прах умерших. «Она не жилец, – говорили люди, когда я тенью проплывала мимо. – Бедняжка испустит дух, а ее матери даже не будет рядом. Бедная девочка». Их слова выводили меня из оцепенения, заставляли карабкаться из темной пропасти к свету, отчаянно цепляться за жизнь.
Спрятавшись на рисовом поле за термитником или за пальмой, я с помощью зажигалки, которую украла в столовой, разжигала небольшой костер и поджаривала рис в раковинах от улиток. Или ела сырые зерна. Я никогда не чувствовала себя в полной безопасности. У Организации повсюду глаза и уши.
Ночью я позволяла себе роскошь – спать без снов. Впрочем, это удавалось мне не всегда. Порой, лежа в темноте, я слышала голоса тех, кто умер давным-давно, и тех, кто скоро умрет. Крики, мольбы, внезапные выстрелы. Затем наступала тишина. Кто на этот раз? Я не знала и не хотела знать имен. Кого-то уводили, кого-то убивали на месте. У них нет имен, говорила я себе, это незнакомцы. И все же их крики – Прошу, товарищи, пожалейте моего ребенка! – эхом раздавались в моей голове. В такие минуты мне хотелось одного: избавиться от этих голосов, от мыслей, которые я не могла высказать вслух, от слов, которые не могла произнести.
Однажды ночью, когда рис уже был собран в снопы, кто-то приподнял москитную сетку над моей постелью. Решив, что за мной пришли, я приготовилась к смерти.
– Это я, – произнес женский голос, похожий на мамин.
Сперва я подумала, что голос звучит в моем воображении, однако женщина, взяв меня за руку, заговорила снова:
– Это я, Рами. Они отправили меня назад – молотить рис.
Мои глаза привыкли к темноте – и я увидела маму. Что она отдала им, чтобы вернуться? Драгоценности у нас кончились. Папину записную книжку? Его стихи? Их любовь? Себя?
– Я больше никогда не оставлю тебя, обещаю. – Мама прижала меня к себе. – Никогда.
Как она могла что-то обещать мне?
На следующий день она задавала мне вопросы, на которые у меня не было ответов.
– Почему ты не разговариваешь? Почему? – Схватив меня за плечи, она вглядывалась в мое лицо.
Я молчала. А откуда-то изнутри, из потайного уголка души, в котором я похоронила свой голос, наружу рвался громкий крик.
– Ветер Революции дует недостаточно сильно! Мы должны принять самые суровые меры и очистить страну! Демократическая Кампучия должна избавиться от иноземной заразы! Среди нас прячутся враги, и мы должны их обнаружить! Вырвать с корнем! Выполоть, как сорняки, что притаились среди побегов риса! Какими бы безобидными они ни казались, мы должны уничтожить их, пока не поздно!
Стоя на помосте, Моук кричал в рупор. Шрам на щеке дергался, даже когда Моук замолкал, обводя взглядом собравшуюся толпу.
– Помните: королевские слуги когда-то жили во дворце, водители сидели за рулем автомобиля, а учителя не разучились читать и писать. Враги всегда остаются врагами! Мы должны найти их, разоблачить и уничтожить! Уничтожить то, что нельзя использовать на благо Революции! Пришло время для новой войны! Войны, которая очистит страну! Очистит всех нас! Иностранные элементы оскверняют нашу Родину! Отделим тех, в чьих жилах течет иностранная кровь, от чистокровных кхмеров! Найдем тех, кто выглядит и ведет себя как враг! Тех, у кого вьетнамские лица, вьетнамские глаза, вьетнамские имена! Им не место среди настоящих кхмеров! Мы примем самые суровые, крайние меры – только тогда ветер Революции подует сильнее!
Враг обрел лицо. Любой, кто выглядит и ведет себя как вьетнамец. Я не знала, кто такие вьетнамцы и как они выглядят, но Моук, к этому времени ставший главой местных камапхибалей, сказал, что они среди нас. И приказал солдатам вывести одного для примера. На помост выволокли отца Муй.
– Я – кхмер! – крикнул товарищ Кенг.
– Вы – да, а вот ваша жена – вьетнамская шлюха!
– Да нет же, мы все кхмеры…
Он не успел договорить. Моук выстрелил ему в рот. Я зажмурилась.
Когда я открыла глаза, тело товарища Кенга уже унесли, но с помоста на землю капала кровь. Такая же, как у всех, невольно подумала я, – красная, яркая, блестящая.
– Вьетнамские шпионы! – заорал в рупор Моук. – Вот что будет, когда мы найдем вас!
На следующее утро я, по обыкновению, проснулась до рассвета и пошла в уборную на заднем дворе виллы. В предрассветной мгле я услышала всхлипывания, доносившиеся из дома Муй.
– Молчать! – рявкнул чей-то голос. – Садитесь в повозку!
Всхлипывания стали громче. Я застыла на месте, боясь выйти из уборной.
Через некоторое время, когда я уже сидела на парадной лестнице в лучах утреннего солнца, подошла мама.
– Сегодня будет жарко, – сказала она и присела рядом, так близко, что наши плечи соприкоснулись.
Я не ответила. Мама повернулась ко мне.
– Ты дрожишь. Что случилось?
Она обняла меня. И я, стуча зубами, обняла маму в ответ, радуясь ее близости.
Мы сидели молча, и тишину нарушал только стук моих зубов.
– Еще рано. Может, вернешься в дом? – спросила наконец мама.
Я помотала головой и высвободилась из ее объятий. Мне хотелось побыть одной. Уходи. Мама удивленно посмотрела на меня. Затем кивнула и, оставив меня сидеть на ступенях, поднялась в дом. Мои мысли разбегались в разные стороны. Вырваться отсюда, из этого места, уехать. Но куда? Куда я поеду?
Подъехала повозка. Она, как обычно, отвезла меня к хижине – моему наблюдательному пункту. Здесь я могла говорить без слов, без звуков…
– Нет! – Пронзительный крик разорвал мерное шелестение ветра.
Кричали со стороны леса. Я сразу узнала голоса.
– Нет! Прошу вас, товарищи, не надо! – умоляла тетя Буй.
– Мама! Что они делают? – плакала Муй.
Я пошла на голоса.
– Пожалуйста, не надо! Умоляю вас!
– Копай! – приказал мужской голос. Я слышала его утром, когда пряталась в уборной. – Или ты хочешь, чтобы я пристрелил девчонку? Копай, я сказал!
