— Эти деревья росли здесь.
Это был не вопрос, но Вола кивнула и указала на склон горы.
— Вон там, на верхушке Каменного хребта. Это ели. У тебя, небось, был в детстве такой конструктор — «собери хижину из брёвнышек»? Вспоминаешь его сейчас?
— Вроде того. — Но на самом деле Питер думал о другом. Он провёл ладонью по одному из брёвен. Каково это — сделать своими руками что-то такое… цельное, от начала до конца? Валить высокие ели, смотреть, как их кроны из ясного голубого неба летят на землю, катить стволы, толкая их липкими от пахучей смолы руками, укладывать брёвна одно на другое пазом вниз — да, точно как в конструкторе, с которым Питер так любил играть в детском саду, много-много брёвнышек в картонной коробке, — и в конце получить дом. — Это вы построили?
— Нет, это до меня. Ну входи уже, сколько я буду ждать?
Питер медлил.
— А что за три условия? Вы обещали сказать, когда мы придём.
Вола вздохнула, шагнула через порог обратно на гранитную плиту, служившую ступенькой, — комариная сетка у неё за спиной захлопнулась — и наклонилась к банке с семенами. Тотчас с соседних деревьев к ней спорхнула маленькая пернатая тучка — птицы. Кормушка была подвешена к углу крыши, Вола наполнила её и только после этого ответила:
— Условие первое: никто не должен сюда приезжать. Если я живу одна, то у меня есть на это причины. Ты пишешь своему деду, рассказываешь ему всё что угодно, только уж будь добр, постарайся, чтобы никто сюда не являлся. Но сообщить родне, что ты жив, а не валяешься бездыханный где-нибудь в канаве, — это обязательно.
Питер отшатнулся, чуть не опрокинулся навзничь. От резкого движения опять выстрелила боль, но он закусил губу.
— Нет, нет! Если я напишу, он меня заберёт.
— Это условие номер один. Не обсуждается.
Она взяла из банки ещё несколько семечек и вытянула руку перед собой. Маленькая гаичка спорхнула с кормушки на кончики её пальцев и стала клевать. Когда семечки на ладони кончились, Вола подбросила гаичку в воздух и обернулась к Питеру.
— Условие номер два: ты мне рассказываешь, почему ты носишь с собой этот браслет.
Питер взглянул на свой рюкзак, и его сердце сжалось: это совсем личное, не для чужих ушей.
— Зачем?
— Затем, что мне любопытно. И вообще, по тому, что солдат берёт с собой в бой, можно многое о нём узнать.
— Я не солдат. Я просто иду домой.
— Да, правда? А мне показалось, ты идёшь туда, где война, и вдобавок собрался там за что-то сражаться. Ну, не солдат так не солдат, как хочешь. Но второе условие у меня прежнее: когда я задам тебе этот вопрос, ты расскажешь, почему носишь с собой вот этот самый браслет. Причём расскажешь правду — такое у меня правило. Идёт?
Питер кивнул. Его правая нога пульсировала, левая ныла от двойной нагрузки, футболка промокла насквозь — пока он прохромал эти сто ярдов от сарая до дома, с него сошли сто потов, — но он не собирался отступаться.
— А третье условие?
— Ты должен будешь мне кое в чём помочь. Ого, какой взгляд. Не волнуйся — просто бывает работа, которую удобнее делать вдвоём, вот и всё. Но я пока не готова посвящать тебя в детали. — Она подняла его рюкзак. — Идём в дом. Пора уже дать твоей ноге отдых. И подозреваю, что вы проголодались, господин Питер Без-битер Не-совсем-беглец.
Питер вдруг осознал, что умирает от голода. И всё же он колебался. Он обернулся посмотреть на горы — туманно-голубые, подсвеченные солнцем. Пакс там. До него ещё далеко.
Вола подошла, встала у него за спиной. Питеру показалось, что она подняла руку, будто собиралась положить ладонь ему на плечо, но опустила.
— Знаю, о чём ты думаешь, — сказала она. — Но ты пока не готов идти.
* * *
Внутри дома было светло, ярко и чуть-чуть пахло дымом. Вола похлопала ладонью по краю соснового обеденного стола, Питер сел. Она набросила ему на плечи одеяло, потом вышла и вернулась с пакетом, наполненным кубиками льда. Она подставила под его ногу стул, пристроила пакет со льдом. Влажной махровой салфеткой вытерла кровь с его руки. Закончив, вручила ему кухонную доску с ножом и буханкой хлеба. Питер отодвинул доску в сторону и спросил:
— Сколько это займёт времени?
— От тебя зависит. — Она кивнула на буханку: — Что, с руками у тебя тоже что-то не так? Нарежь хлеб.
— Сколько?
— Пойдёшь, когда сможешь двигаться на костылях по пересечённой местности по восемь часов в день. Думаю, две недели. Шесть кусков.
— Вы не понимаете. Он не выживет!
Вола наклонила голову, посмотрела на Питера пристально. И указала большим пальцем на что-то за его спиной:
— Номер одиннадцать.
Питер оглянулся. Над столом были вразброс приколоты кнопками к стене каталожные карточки. Он отыскал карточку с кривоватым номером 11 наверху и прочёл вслух:
— Гольфстрим протечёт через соломинку, при условии что соломинка развёрнута в направлении Гольфстрима, а не поперечных течений. И что это означает?
— Это означает: развернись.
— То есть?
— Оцени ситуацию и прими её. У тебя сломана нога. Она сломана, мальчик. И мы договорились: ты остаёшься у меня до тех пор, пока я не скажу, что ты готов идти. Я объясняла, у меня и так уже много чего на совести, хватит. Так что выбор за тобой: либо остаёшься, пока я не скажу — пора, либо прямо сейчас возвращаешься к деду. Ну и? Ты передумал?
— Нет, но…
— Ага, значит, согласен? Дьяблеман, да нарежь ты уже этот хлеб.
Питер хотел было спорить, но не стал. Конечно, он не собирается тут торчать никакие две недели, но сейчас безопаснее всего слушаться и делать, что ему говорят.
Он наклонился над разделочной доской и начал нарезать, один за другим, шесть ровных толстых кусков хлеба. Вола тем временем шлёпнула на сковородку кусок масла и зажгла газ. Не оборачиваясь, указала на полку над рабочим столом.
— Выбери себе что-нибудь.
Во всю длину полки, как жидкие самоцветы, радужно мерцали стеклянные банки, составленные друг за другом в три ряда. Питер почитал надписи, сделанные большими печатными буквами от руки: ВИШНЯ, СЛИВА, ПОМИДОРЫ, ЧЕРНИКА, ЯБЛОКИ, ТЫКВА, ГРУША, ЗЕЛЁНАЯ ФАСОЛЬ, СВЁКЛА, ПЕРСИКИ. С края полки свисали плетёнки сухого чеснока и стручкового красного перца.
— Вы это всё сами выращиваете?
Вола, стоя к нему спиной, кивнула.
— У вас там сейчас деревья цветут — это что?
— Те, что вдоль ограды? Персики.
Питер указал на банку в конце полки.
— Тогда персики, — сказал он. — Если можно.
Вола открыла банку и дала ему вилку.
