Утро прошло, был уже день. Пакс снова залаял, на этот раз ему потерянно вторил Серый. Но, когда Пакс собрался вернуться на тропу и бежать дальше, старый лис дрогнул.
Пакс и сам видел, что Серому нужен отдых, он ведь ранен. И Пакс повёл старого лиса к большой сосне, где были тень, прохлада и мох. Серый уложил морду на лапы и уснул даже раньше, чем Пакс закончил вылизывать его рану.
Охраняя его сон, Пакс грезил о том, как он находит своего мальчика и как они вместе делают то, что любят больше всего: бегают и кувыркаются, играют в охоту, обследуют заросший травой двор и край леса за ним. И как его мальчик вознаграждает своего лиса: как радостно улыбается; как почёсывает его шею, и пальцы пробираются сквозь шерсть уверенно и твёрдо, ровно как надо. Потом лис вспоминал, как мирно он лежал у ног своего мальчика, когда в комнате горел огонь.
От этих мыслей Пакс успокоился и задремал. Теперь ему чудилось, как Питер водит костяшками пальцев по его спине между лопатками, и кожа на спине ездит туда-сюда — у Пакса даже шерсть взъерошилась, так ясно он себе это представлял. Но тут лёгкий ветерок, всё время менявший направление, донёс до него запах, от которого дрёма тотчас слетела.
Мясо. Жареное мясо. Его люди иногда разводили во дворе огонь и готовили такое же. Мальчик скармливал своему лису кусочки, они сочились жиром. Пакс потом по нескольку дней рылся в золе, проверял, не осталась ли случайно хоть крошка, хоть косточка — пусть обгорелая, но всё равно драгоценная.
Пакс вскочил на лапы и глубже втянул в себя воздух. Да, жареное мясо. Он толкнул носом спящего Серого. Люди близко.
Отдых вернул Серому силы, и два лиса теперь бежали спокойным размашистым шагом. Но наконец Пакс не выдержал и вырвался вперёд. За те несколько голодных дней весь жир, какой в нём был, сгорел, тело стало лёгким, узким. Он бежал, как и должны бегать лисы — от скорости рябь пробегала по его меху. Радость этого бега, беспокойство о ночлеге, надежда на встречу с мальчиком — всё это превращало Пакса в другое существо, неподвластное силе тяжести, в жидкий огонь меж древесных стволов. Пакс готов был бежать так не останавливаясь, всегда.
Но лес внезапно кончился, впереди лежала широкая река. За рекой было открытое пространство — поле, сначала оно было ровное, потом поднималось круто вверх, и там, наверху, высились толстые крошащиеся стены. В сумерках был хорошо виден горевший возле стены костёр, с десяток людей расселись вокруг костра и ели. В стороне от развалин стояли палатки и несколько больших машин.
Ветер теперь дул к востоку. Дымок, пропитанный подгорелым мясом, ещё крепко висел в воздухе, но людские запахи перемешались, их было не различить. Пакс тревожно метался по берегу, отбегал и снова возвращался, но не смог поймать ни одного отдельного человеческого запаха.
Впрочем, он и так видел, что его мальчика здесь нет: ни один из этих людей не походил по форме на тростник, ни один не двигался так резко и быстро, как его мальчик, не держался как он — прямо, но наклонив голову вниз. Пакс почувствовал облегчение, потому что остальные запахи, доносившиеся от лагеря: запахи дыма, солярового масла, палёного металла, тёмный и странный электрический запах, — совсем не нравились лису, он постарался бы увести Питера от них подальше.
Из леса, прихрамывая, вышел Серый, встал рядом с Паксом. Теперь они наблюдали вдвоём. Люди закончили есть, но оставались у огня, говорили, смеялись.
Они больны войной? Пакс хотел понять.
Сейчас нет. Сейчас они мирные. Я помню такой мир. Я видел.
Старый лис лёг, подвернув под себя передние лапы. В конце дня люди, с которыми я жил, тоже собирались вместе.
Пакс внезапно вспомнил: он тоже видел. В последние годы уже нет, но раньше по вечерам, иногда, его люди садились рядом в комнате мальчика. Отец держал на коленях твёрдое, плоское, тонкое, сделанное из многих слоёв бумаги — такой же, как в подстилке у Пакса, только не разорванной на клочки. Его люди вдвоём разглядывали эту бумагу, слой за слоем. В такие вечера они были связаны друг с другом сильнее всего — Пакс это помнил, потому что, когда меж его людьми было согласие, он мог ослабить свой караул.
Сейчас у Пакса появилось новое странное ощущение — будто его грудная клетка стала мала для его сердца.
Лисы снова замерли, вглядываясь. Несколько человек на том берегу ещё сидели у огня, другие с фонариками отошли к машинам и палаткам. Когда совсем стемнело, поднялись и остальные. Они выплеснули кофе из кружек, затоптали пламя и разошлись по палаткам.
Серый тоже встал, дохромал до холмика, где росла большая тсуга, и заполз под нижнюю разлапистую ветку. Покрутившись несколько раз, он свернулся на хвойной подстилке и укрыл нос хвостом.
Но Пакс не смог бы сейчас уснуть, он был слишком голоден, а из-за реки пахло жареным мясом. Он подбежал к воде. Течение было спокойное, ровное. Лис опустил морду, напился и перепрыгнул на замшелый камень, окружённый водой. Камень был скользкий, но стоял крепко. Догорающие угольки не отпускали взгляд лиса. И он решился. Прыжок, всплеск — и тело Пакса легко справилось с задачей, которой оно не ведало раньше, но было готово к ней всегда: он поплыл. Выбравшись на другом берегу реки, он отряхнулся.
Палатки стояли неподвижно, от них не доносилось ни звука. Пакс крадучись перебежал поле и легко поднялся по крутому склону. Покружил вокруг лагеря, подбираясь всё ближе к кострищу.
Сильное чувство опасности держало его в напряжении, хотелось развернуться и бежать прочь. В конце концов, из всех людей он знал только двоих: того, которого любил, и того, которого терпел. Несколько раз он подкрадывался к самому кострищу, но в нем запах мяса смешивался с предостерегающими запахами больных войной, и лис отбегал подальше.
Но лежавшая с краю свиная косточка с остатками мяса так благоухала жиром, что Пакс больше не мог противиться соблазну. Он метнулся к кострищу. Когда он торопливо заглатывал мясо, смешанное с золой, но ещё тёплое, рядом зашуршал брезент. Пакс застыл.
Из палатки появился человек. В свете фонарика был виден только его силуэт; длинная тень легла на притаившегося лиса. Вышедший потянулся, отвернулся и стал мочиться на соседний куст. Когда запах мочи долетел до Пакса, шерсть на его загривке встала.
Это был отец его мальчика.
Глава 16
— На сегодня хватит.
Эти слова Волы, как и её рука на плече Питера, принесли ему долгожданное облегчение. Стопа пульсировала, плечи ныли, подмышки были стёрты в кровь. Два дня «учебки имени Волы» — так он втайне окрестил эти истязания — вконец его вымотали: он карабкался на костылях в гору, полз по каменистой земле, упираясь локтями и подтягиваясь, и перекидывал гигантские охапки сена, балансируя на одной ноге. Когда он развернулся, чтобы возвращаться, ему показалось, что дом бесконечно далеко, и он усомнился, что вообще добредёт в такую даль.
