— Чуть не забыла.
Она достала завёрнутый в салфетку кекс и протянула Питеру. Он съел четыре таких за завтраком, но ей всё равно казалось, что он недоедает.
Питер развернул кекс. Слегка приплюснутый — но, как и у остальных её кексов, пекан располагался строго в центре верхушки из коричневого сахара. Она вчера пекла их допоздна, и он слышал, как она поёт что-то на незнакомом языке. Что-то весёлое.
— Вола, почему вы до сих пор живёте здесь одна?
— Я тебе говорила почему.
— Но двадцать лет на то, чтобы разобраться, кто вы такая? В смысле, неужели это так трудно?
— Ещё как. Самые простые истины доходят труднее всего, особенно когда они касаются тебя. Если не хочешь знать правду, то сделаешь всё возможное, чтобы её от себя скрыть.
Питер положил кекс. Она явно уходила от вопроса.
— Но вы-то хотите. И вы знаете себя. Так как же вышло, что вы до сих пор не живёте с людьми? Скажите правду! Тут ведь такое правило, верно?
Она с минуту смотрела в окно сарая. Плечи её поникли, и, когда она обернулась к нему, вид у неё был усталый.
— Справедливо, Питер Без-битер. Может, дело как раз в том, что я себя знаю? Может, я ровно то о себе и знаю, что мне не надо жить с людьми? Может, я граната?
— В каком смысле граната?
— Когда девочка, которая любила персики и наблюдать за светлячками, превращается в женщину-убийцу, как ещё её назвать? А? Та девочка скорее дала бы отрубить себе руку, чем причинила бы вред одному-единственному светлячку, — но проходит несколько лет, и она убивает абсолютного незнакомца. Я бы назвала её оружием. Непредсказуемым и смертоносным. Лучше уж мне сидеть тут, чтобы я никого больше не задела, даже случайно. — Она снова, как тогда, изобразила пальцами выстрел, но на этот раз жест вышел печальным, а не угрожающим.
— Меня вы не задели, — ответил Питер.
— Может, всё ещё впереди? Откуда ты знаешь?
— Знаю, и всё. — Он ударил себя кулаком в грудь. — Внутри. Тут.
Вола хлопнула ладонями по верстаку и, оттолкнувшись, пошла к выходу.
— Инструменты разложишь по местам, — бросила она через плечо.
Питер из окна наблюдал, как она хромает по дорожке. Казалось, она даже движется по-другому. Как будто нога из массива сосны стала ещё тяжелее.
Он аккуратно, один за другим, разложил начищенные инструменты по их кармашкам, потом свернул ткань. В основании черепа зашевелилась знакомая тревога. Вторую неделю он здесь торчит. Он бы уже ушёл, если бы не это её третье условие. Он обещал ей и, значит, должен. Но когда он спросил её за завтраком насчёт сцены, она только плечами пожала: «Там видно будет».
И тут вдруг ему в голову пришло решение, до того простое, что он рассмеялся вслух.
Без костылей он опять стал двигаться неуклюже и медленно, однако умудрился выбраться из сарая и допрыгать до сложенного во дворе хвороста. Там он выбрал двенадцать длинных прямых веток с руку толщиной. Одну за другой он перекидал их на дорожку, ведущую в сарай, потом допрыгал до них и перетащил внутрь. Поднял на козлы, отпилил всё лишнее и принялся за дело.
Через два часа сцена была готова. Конечно, не бог весть что: рама с неровными, зазубренными углами, перехваченными бечёвкой; прибитые к ней гвоздями разномастные доски — стены и пол. Но, натянув крышу из мешковины, он усмехнулся.
— Проще простого, — сообщил он Франсуа, который забрёл в сарай и теперь с наслаждением обнюхивал раму. — Просто — проще — простого.
* * *
— Я сделал сцену. Она в сарае.
Вола перестала ощипывать курицу. Оглядела ветку, на которую он опирался, и показала на костыли, прислонённые к кухонному столу. Питер сунул их под мышки и немедленно ощутил знакомую уверенность.
— Теперь я могу показать вам представление. Идёмте в сарай.
— Сейчас я занята. Но хорошо. Сегодня вечером.
— И тогда я смогу уйти, Вола. Я готов.
Вола положила курицу на стол и вздохнула.
— Ты не готов. Ты спишь под крышей, в тепле и сухости. У тебя есть чистая вода, и есть кто-то, кто для тебя готовит. Но ладно, завтра я устрою тебе экзамен. Десять миль. Пройдёшь пять миль туда, покажешь мне, как ты разбиваешь лагерь на одной ноге, потом пять миль обратно… потом поговорим.
Питер смотрел, как она собирает куриные перья и суёт в карман. И тут до него дошло: когда он уйдёт, ничего не изменится. Вола всё так же будет собирать перья, так же будет делать своих марионеток, всё новых, и новых, и новых, одна-одинёшенька, в лесу, и ей некому будет рассказать историю того солдата.
Глава 21
Из росшего неподалёку куста Пакс наблюдал за Мелким всю ночь, и на следующий день тоже. Он отходил только, чтобы успокоить боль в разорванной губе прохладным речным илом и подкрепиться выброшенным на берег мальком. Обоняние тоже вернулось, и всякий раз, когда он, ненадолго забывшись беспокойным сном, вздрагивал и просыпался, он втягивал воздух, чтобы убедиться, что Игла и Мелкий живы.
Игла подтащила к упавшему дереву сломанную ветку — укрытие для Мелкого — и обвилась вокруг брата, согревая его. Она несколько раз ненадолго уходила, и каждый раз Пакс тихо занимал её место рядом с недвижно лежащим маленьким лисом.
Он как раз был там, когда Мелкий наконец проснулся с жалобным подвыванием.
Пакс ткнулся носом ему в плечо, утешая. Мелкий приподнял голову. Глаза его были затуманены болью и страхом. Он снова застонал, и Игла, которая охотилась неподалёку, тотчас прибежала.
Пакс почтительно отошёл в сторонку, но Игла просто устроилась рядом с братом, щека к щеке. Пакс нагнулся к ране Мелкого и принялся её вылизывать, насторожённо следя за реакцией Иглы. Она смотрела внимательно, но не возражала.
Пакс стал вылизывать сильнее, тщательно вычищая рану. Мелкий следил за ним с доверием во взгляде и ни разу не вздрогнул от боли. Закончив с раной, Пакс умыл Мелкому морду и уши. И Игла ему это позволила.
Когда Мелкий снова уснул, Пакс остался с ними рядом.
Они с Иглой вдвоём наблюдали за тем, что происходило в лагере. Хотя люди не возвращались на взорванную часть поля, запахи были опасными. Когда ветер дул с запада, неся с собой зловоние опалённой земли, солдат будто охватывала тревога. В лагерь прибывало всё больше людей, всё больше машин. Однажды, услышав рычание мотора, Игла подскочила, но потом снова положила голову рядом с головой брата.
Я должна скоро отвести его в другое место.
У людей нет нюха. Если они нас не видят, мы в безопасности.
Игла посмотрела на него, потом на людей. Мы не в безопасности, пока поблизости есть хотя бы один из них.
