Паксу казалось, что Игла уменьшилась — она как будто лишилась большой и важной части себя, как будто эту часть забрали люди.
Мой мальчик не причинит вреда. Он не такой, как они. Не болен войной.
Больные войной все взрослые. Он ещё маленький.
Нет. Дело в другом. Пакс был уверен в этом, но что-то мешало его уверенности. За последний год Питер сделался выше и сильнее, и голос у него огрубел. Но, что важнее, изменился его запах: это больше не был запах ребёнка. Он не маленький. Но он не болен войной. В последний день, когда я его видел, он заботился обо мне, хотя ему самому было больно. У него текла вода из глаз.
Глаза были ранены?
Пакс на миг задумался о тайне слёз.
Нет. Когда у него болит в других местах, из глаз льётся вода. Она струится по лицу. Наверное, эта вода облегчает боль. Но затрудняет дыхание — он хватает ртом воздух, как будто боится утонуть в этой воде-боли.
Лиса склонилась над спящим братом, чтобы вылизать запёкшуюся кровь у него на бедре. Потом она подняла взгляд на Пакса, и Пакс прочёл в нём весь ужас, который люди причинили её семье.
И тогда Пакс кое-что понял. В тот последний день Питер бросил игрушку в лес. Вода-боль текла у него из глаз, но он всё-таки бросил игрушку. И не пошёл за ним следом.
Мой мальчик не болен войной. Но он изменился. Он теперь поступает фальшиво.
Глава 22
Питер зажёг четыре больших фонаря, свисавших со стропил сарая. Инструменты, круг для заточки, марионетки вдоль стены — всё тепло и радостно засияло в конусах янтарного света. Даже сено засверкало, как золото Румпельштильцхена. Сарай выглядел преобразившимся, но знакомым. Питер знал его теперь, как родной дом.
Дом. Как только он покажет Воле её кукольный спектакль, буквально через час, — он наконец будет свободен. И сможет начать всё сначала.
Он зажёг два фонаря поменьше возле сцены и снял Синдбада со стены.
— Пора готовиться к выходу.
Чёрные глаза марионетки смотрели на него безучастно. Питер проверил шарниры. Его до сих пор изумляло, что Вола разобрала марионетку на части просто ради того, чтобы он мог изучить её устройство. Ему вдруг вспомнилась Волина тайная истина: «Я могла бы стать хорошим учителем».
И в этом она была права. Вот хотя бы: как легко и спокойно она давала ему задания для тренировок. Как позволяла ему наблюдать за тем, как она режет, а потом предлагала придумать что-то своё. Как задавала вопросы обо всём на свете, но никогда не отвечала на них вместо него.
Но что она слишком опасна, чтобы приближаться к людям, — в этом она была совершенно не права. Это сказал бы ей всякий, кто её знает.
Проблема только в том, что её никто не знает.
Разве что он, Питер.
Он повесил марионетку обратно на стену.
— Знаешь что, Синдбад, сегодня у тебя будет выходной.
Он вышел во двор и отыскал в штабеле хвороста ещё одну толстую ветку. Вернувшись, отпилил от неё концы, сделал из них подставку-основание, приколотил гвоздями. Наверху он закрепил раскрашенную жестяную миску — гнездо птицы Рух — и установил эту конструкцию на сцене. Потом снял со стены куклу-чародейку и открутил ей левую ногу.
* * *
— Готов? — окликнула его Вола.
Питер забрался на тюки сена, которые он сложил за сценой, и взялся за крестовину, соединённую с куклой-чародейкой. Удивился, что руки не дрожат. Потому что его идея, в которой он час назад был так уверен, внезапно показалась ему чудовищной.
Когда Вола вошла в сарай, на ней вместо комбинезона была длинная пурпурная юбка, а волосы были гладко зачёсаны — такой Питер её ещё не видел. При виде сцены, которую он смастерил, Вола остолбенела — и это не было притворством.
— У тебя задатки плотника, — сказала она. — Если бы я искала себе ученика, у тебя были бы все шансы получить это место.
Что она подумает о нём через несколько минут? Впрочем, поздно гадать.
— Я готов, — солгал он.
Вола прикрутила фитили четырёх верхних фонарей, потом выдвинула табурет в середину сарая.
— Это история одной девочки, — сказал он.
Он услышал, как Вола сдавленно вдохнула. И больше до него не донеслось ни звука.
Ни когда он отдёрнул занавес и приподнял чародейку над сценой, ни когда рассыпались персики — кукурузные зёрна, — которые он сложил у неё на животе. Ни когда он обернул её в свою камуфляжную футболку, упрятал её волосы под шлем — глиняную чашу — и вложил ей в руку палку-винтовку. Ни когда она стреляла из винтовки, ни когда он открутил ей левую ногу, ни когда она карабкалась в гнездо.
Когда в гнезде вспыхнуло пламя, Питер ждал, что Вола возмутится, но она и тогда не издала ни звука. Он много раз репетировал и точно всё рассчитал: горстка деревянной стружки в жестяной миске пылала лишь пару мгновений. Ровно столько, сколько ему было нужно, чтобы снять с марионетки военную форму.
Он поднял её из гнезда и легко опустил на сцену, где рядом с резным лисом была укреплена марионетка-мальчик. Он сделал так, что сначала чародейка склонилась над мальчиком, потом повернулась к лису и погладила его. И тогда он задёрнул занавес.
Питер повесил палочки и крестовинки на гвозди. Он ждал, но в зрительном зале по-прежнему стояла тишина. Он выглянул из-за ширмы.
Вола смотрела прямо перед собой, сквозь него, лицо её было неподвижно, словно высечено из дерева. По щекам струились слёзы. Они поблёскивали в мерцающем свете и почему-то придавали ей благородства.
— Простите. Я просто хотел… Вы не граната! Вы хорошая. Вы взяли меня к себе, вы меня тренируете, чтобы я мог найти Пакса…
— Оставь меня, мальчик. — Голос у неё был низким и натянутым как струна.
— Подождите. Я думаю, это глупо — жить тут затворницей, вдали от всего, как будто вы себя наказываете. Я к чему: может, для того человека эта книга вообще ничего не значила. Может, он её накануне в покер выиграл. Может, он хотел совсем другого. Например, ну, я не знаю… — Питер собрался с духом. — Например, быть учителем. Ну или что-то в этом роде.
При слове «учителем» Вола вскинула голову, но он не отвёл взгляда.
— Да, может быть, он хотел стать учителем. И, может быть, именно это и вам надо сделать ради него. Но этого уже не узнать, так что, я считаю, вам нужно выйти из дома и жить своей жизнью. Я просто что хочу сказать: какие бы ни случались несчастья, всегда можно начать сначала, как феникс, и…
— Я знаю, что ты хочешь сказать. И ты… не неправ, но сейчас уйди отсюда. Оставь меня.
Питер хотел было возразить, но осёкся, глядя, как она сидит: совершенно прямая спина, голова высоко поднята, по шее стекают слёзы. Он аккуратно намотал нитки чародейки на крестовину, слез с тюков сена и подхватил свои костыли. Тишина в сарае казалась невыносимой.
