– Ты сказал, что в свой первый вечер в академии обнаружил две вещи. Одна – русская рулетка. А другая?
Бребёф уставился на Гамаша, изучая дороги, расходящиеся от его глаз и рта. Одни были порождены стрессами и печалью, но большинство – смехом. Удовлетворенностью. Сидением у огня, наблюдением за своей семьей, друзьями и улыбками.
Его лицо тоже могло стать таким. Если бы он свернул влево, а не вправо. Если бы он шагнул вперед, а не в сторону. Если бы он закрыл ворота, а не открыл их.
Мишель Бребёф давно ненавидел Армана. Но любил его еще дольше.
– Я думаю, ты знаешь, что это было, – произнес Мишель.
– Скажи мне.
– Амелия Шоке.
Вот оно. Вот она.
– Когда Ледюк говорил о новом жалком урожае кадетов, он отдельно упомянул ее. Имя показалось мне знакомым, однако я не мог вспомнить откуда. Но когда Ледюк сказал мне, что он ей отказал, а ты изменил его решение и принял ее, все встало на свое место. Я понял, кто она и почему здесь.
– Почему?
– «Служба, честность, справедливость». Наконец-то ты получил средство восстановить справедливость.
– Ты думаешь, я хотел навредить ей?
– А разве нет? Иначе зачем ты ее принял? Зачем еще принимать девицу, настолько не подходящую для полицейской работы?
– Неподходящую? Почему? Потому что она другая? Non, Мишель. Целью была не месть и даже не справедливость. Я хотел не навредить ей, а спасти ее.
Мишель Бребёф смотрел на него пустым взглядом. Не понимая.
– И спасти себя, – признался Арман. – Это был единственный способ освободиться от прошлого. Не умножать вред, а сделать что-нибудь достойное. Не стану говорить, что это далось мне легко. Ты и представить себе не можешь, сколько раз я возвращал ее дело в стопку отказников. Понимая, что это может значить для нее. Жизнь, полная отчаяния, в конце которой Амелия Шоке будет найдена на помойке, в сточной канаве или в меблирашках. Мертвой.
Арман посмотрел на свои руки, на крохотный шрам на том самом пальце.
– Ты сделал это, чтобы спасти ее? – недоуменно спросил Мишель. – Ее?
– Oui. И знаешь что, Мишель? Она самая яркая, самая замечательная молодая женщина. Настанет день, и она будет главой Квебекской полиции.
Мишель продолжал удивленно смотреть на него.
Гамаш наклонился к нему:
– Ты поместил ее частичные отпечатки на револьвер, зная, что она попадет в число подозреваемых. Ты выкрал ее копию карты и подложил в столик Ледюка. И для меня это была еще одна причина заподозрить тебя. Место преступления ты обставил просто превосходно. Все очень тонко наводит на размышления. Ни одного перста, указующего на нее. Только крошки среди леса улик. Ведущие к Амелии Шоке. И еще – я, как промежуточная остановка. Но до нее так или иначе все равно добрались бы.
Мишель Бребёф медленно сжал пальцы на рукояти пистолета.
– Таков был твой план. Ты хотел, чтобы ей предъявили обвинение и признали ее виновной в убийстве Сержа Ледюка.
– Я сделал это, чтобы не пришлось делать тебе. – Бребёф встал и поднял пистолет.
Арман вскочил на ноги и протянул руку:
– Пожалуйста, отдай мне пистолет, Мишель.
Бребёф отступил на шаг, ухватил пистолет покрепче и приставил ствол к виску.
– Non, – выпалил Гамаш, пытаясь скрыть панику в голосе и как-нибудь исправить ситуацию, вышедшую из-под контроля.
На лице Мишеля было то же выражение, как в тот день, когда Арман прикладывал платок к его кровоточащей коленке. Такая же боль.
И Арману снова захотелось остановить кровь.
Его рука, все еще протянутая, начала дрожать, и ему пришлось приложить усилие, чтобы унять дрожь.
– Ты помнишь людей, что собрались у меня в доме после похорон моих родителей? Закуска на столе. Молчание. Все взрослые двигались как зомби. Избегали меня, потому что не знали, что мне сказать. – Он говорил быстро, взволнованно, пытаясь соорудить мост из слов и вернуть Мишеля. – Я сидел там один. Ты подошел и сел рядом, потом прошептал что-то так, чтобы никто не слышал. Ты помнишь, что ты сказал?
Ствол чуть опустился.
– «Ты грязный мошенник», – прошептал Мишель.
Арман кивнул:
– И я улыбнулся. Я думал, что никогда больше не смогу улыбаться, но ты показал мне, что смогу. Ты дал мне надежду на то, что когда-нибудь станет лучше.
Пистолет опустился еще немного.
– Сейчас это кажется безнадежным, я знаю, – сказал Арман. – Кажется, что выхода нет. Я понимаю. Ты знаешь, что понимаю.
Мишель кивнул.
– Но все еще изменится к лучшему. Даже это. Обещаю тебе.
– Один раз я проводил тебя до дома, – сказал Мишель. – До самой твоей деревни.
– Так это был ты?
– Хотел посмотреть, где ты живешь. – Он помолчал. – Там так спокойно. Я сидел в машине, и мне очень хотелось спуститься и присоединиться к тебе. Купить маленький домик и выпивать каждый вечер в том ресторанчике. Может быть, вступить в книжный клуб.
Это была худшая из страшилок. Фантомная жизнь, которая могла бы быть.
– В тюрьме я умру. Ты это знаешь. От старости. Или кто-нибудь изобьет меня ночью до смерти. Кто-то, кто знает мою прежнюю должность. Насколько лучше умереть здесь?
Он снова поднял пистолет, и руки Гамаша взметнулись. Не к пистолету – к человеку, до которого ему было не дотянуться.
– Дай мне руку, – взмолился он. – Все в порядке. Все будет в порядке. Идем со мной. Прошу тебя, Мишель.
Мишель опустил глаза на протянутые руки, потом встретился взглядом с Арманом и прижал пистолет к виску.
– Бога ради, – прошептал Арман. – Не делай этого. Умоляю. Пожалуйста. – Он лихорадочно подыскивал нужные слова, чтобы остановить происходящее. – Ты обрекаешь меня на то, чтобы видеть это до конца жизни?
– Тогда отвернись, Арман.
* * *
Услышав звук выстрела, Жан Ги вскочил на ноги.
Они с Жаком перешли в квартиру коммандера Гамаша, где Жак плеснул водой себе в лицо, а Бовуар убрал пистолет и налил им обоим колу. Не успели они сесть, как раздался выстрел.
– Оставайся здесь.
Жан Ги выбежал в коридор, где еще не смолкло эхо выстрела. Он резко затормозил перед квартирой Бребёфа и распахнул дверь.
Арман Гамаш стоял посреди маленькой комнаты. На его лице виднелись капли крови. У его ног лежало безжизненное тело. Гамаш все-таки зажмурился. Но было слишком поздно.
Он не отвернулся от Мишеля.
Глава сорок третья
Громкий вопль разнесся в воздухе, и тут же на него откликнулся знакомый ворчливый голос:
