– И он… – начала Рейн-Мари.
– Погиб? Да, – сказал Жак. – Следующее, что нам удалось найти, – это сведения о том, что Мари Валуа арендовала здесь дом.
– Мой? – спросила Клара.
– Нет, вот этот, – ответил Натаниэль, показывая на землю. – Это бистро, хотя в те времена это был жилой дом, принадлежавший месье Беливо.
– Я знала, что он старше меня, – обрадовалась Рут.
– Может быть, не этому Беливо, – предположила Мирна.
– Посмотрю, у себя ли он.
Арман поднялся и прошел мимо пекарни в магазин, посмотрев на ходу на часы.
Седьмой час. Вечер стоял теплый, безветренный, воздух был напоен ароматами пионов и старых садовых роз. Солнце стояло еще высоко на небе и зайти должно было не скоро.
Гамаш вернулся вместе с пожилым владельцем магазина.
– Вы интересуетесь семьей Валуа? – спросил тот.
Арман показал на стул, и месье Беливо поклонился и сел.
– Вы их знали? – спросил Натаниэль.
Лицо месье Беливо расплылось в улыбке.
– Я не настолько стар.
– Я же тебе говорила, – прошептала Мирна на ухо Рут.
– Но мой дед их знал. Он в то время владел этим домом и сдавал часть его мадам Валуа. Кажется, она вдовствовала.
– Да, с тремя сыновьями, – подтвердила Хуэйфэнь. – Наверное, было в ней что-то запоминающееся, если ваш дед рассказывал вам о ней.
– Да нет, она не была какой-то особенной, – ответил месье Беливо. – Как и мальчики. Обычные ребята. Запомнилось то, что случилось с ними. Все трое погибли в один день. На Сомме. Мой дед говорил, что он и годы спустя слышал ее вопль. Это ветер в соснах, говорила ему моя бабка. Но дед настаивал на своем, говорил, что это ее голос.
Рейн-Мари посмотрела на Армана. Сколько раз они слышали этот вопль из леса?
– Почему же вы нам раньше не рассказали? – спросила Хуэйфэнь.
– Вы спрашивали про Антони Тюркотта, – ответил месье Беливо. – Не про мадам Валуа. А кто такой Тюркотт, я понятия не имею.
– Так откуда взялся Тюркотт? – спросил Габри.
– После смерти сыновей Мари Валуа переехала в Стропила, – продолжил рассказ Жак. – А вскоре после войны она умерла.
– Наверное, испанка, – сказала Мирна. – Судя по дате на надгробии. В тысяча девятьсот девятнадцатом она миллионы скосила.
– А почему Мари Валуа уехала из Трех Сосен? – спросил Габри.
– Вы никогда не были матерью, – сказала Рейн-Мари.
– Он был такой-то матерью… – начала Рут, но Жан Ги остановил ее.
– Эй, – сказал он, поднимая дрыгающего ножками Оноре, – только не при ребенке.
– Она не уехала, – подал голос месье Беливо, и все головы повернулись к нему.
– Pardon? – произнесла Клара.
– Мадам Валуа. Она не уехала из Трех Сосен. По крайней мере, не собиралась уезжать. Не навсегда. Она продолжала снимать комнаты у моего деда.
– А как же Стропила? – спросил Оливье, не зная, как сформулировать вопрос.
– Она хотела уехать отсюда, но ненадолго, – ответил месье Беливо. – Я думаю, ей было слишком больно здесь оставаться. Но она собиралась вернуться. Здесь был ее дом. Она оставила здесь большую часть своих вещей.
– Включая и это, – сказала Мирна, показывая на старую карту, лежащую на столе.
– Но если все сыновья были убиты, то как карта вернулась к их матери? – спросила Клара.
– Она не возвращалась, – ответил Арман. – Карта никогда не покидала этого дома. Она была сделана после того, как мальчики пропали без вести. Перед отъездом мадам Валуа в Стропила. На всякий случай.
– На всякий случай? – переспросил Жак.
– На тот случай, если они остались живы, – пояснила Рейн-Мари.
– Вся эта деревня – один большой полигон для ориентирования на местности, – сказал Жан Ги. – Карта, витраж, роза-компас.
– Она всем им сделала карты в дорогу, – сказал Арман. – Чтобы они могли найти путь домой. А потом сделала еще одну. Чтобы они могли найти ее.
– Вы хотите сказать, она попросила сделать для нее эти карты? – спросила Хуэйфэнь. – Ведь их нарисовал Антони Тюркотт. Топонимист говорил об этом с абсолютной уверенностью. Вероятно, Тюркотт ее отец. А может, брат или дядя.
– Нет, – ответил Гамаш. – Я хочу сказать, что она сама их нарисовала.
Кадеты, сбитые с толку, посмотрели на него, потом друг на друга.
– Мари Валуа и была Антони Тюркоттом, – сказал Гамаш. – Она взяла свою девичью фамилию, когда начала делать карты.
– Не понимаю… – протянула Хуэйфэнь.
– Может, и хорошо, что не понимаешь, – сказала Мирна. Она-то понимала. – В те времена, сто с лишним лет назад, на работающих женщин, на женщин, желающих получить профессию, смотрели косо.
– И потому они часто брали мужские имена, – сказала Клара. – Художницы, писательницы, поэтессы прятались за мужскими псевдонимами. Вероятно, Мари Валуа научилась картографии, глядя на работу мужа, а потом обнаружила, что может делать это гораздо лучше его.
– Не первая жена, которая превосходит мужа в профессии, но вынуждена скрывать это, – заметила Мирна. – Мужчины часто приписывают себе работы жен.
Хуэйфэнь взволнованно слушала. Для нее это было немыслимо. Древняя история.
– Вы хотите сказать, что все карты… – начала она.
– Были сделаны рукой Мари Валуа, – подтвердил Гамаш. – Oui.
Амелия закивала:
– Месье топонимист говорил, что никто никогда не видел Антони Тюркотта. Карты он высылал по почте. Никто ничего не знал.
– Как печально, – сказала Рейн-Мари, – что одну из всех тех деревень и городков, которые Мари Валуа нанесла на карту и которым дала имена, назвали в ее честь. Но не за ее работу картографом. А за неподъемное горе, легшее на ее плечи.
– Нотр-Дам-де-Долёр, – сказал Арман.
Они посмотрели на фотографию улыбающейся крестьянки, стоящей между ее высокими сыновьями.
– Допустим, что все было именно так, как вы говорите, – сказал Оливье. – Но зачем она убрала Три Сосны с карты Квебека?
Рейн-Мари достала маленькую коричневатую фотографию. Более старую, чем та, что уже лежала на столе.
Все склонились над фотографией и увидели трех улыбающихся чумазых мальчишек, которые позировали, поставив ногу на лопату, и перед каждым росло молодое деревце.
– Они посадили эти деревья, – прошептал Габри.
Он не хотел говорить шепотом, так уж у него получилось.
– Прежние сосны пострадали во время сильнейшего урагана, – объяснил месье Беливо. – Две сосны вывернуло с корнями, одна была сильно повреждена. Прапрадед Жиля Сандона спилил ее. Из древесины сделали полы в бистро и книжном магазине. Мой дед говорил мне, что вся деревня горько переживала эту потерю. Но однажды утром они проснулись и увидели эти три молодых деревца. Они так и не узнали, кто их посадил.
