Она наклонила голову набок и перестала крутить перстень с черепом на указательном пальце.
– Моя латынь не очень хороша, – сказал Гамаш.
– Вполне себе хороша, – заметила Амелия. Она прекрасно поняла. – «Мир – изменение. Жизнь – мнение».
– Правда? – спросил он. – Я другое хотел сказать. Я думал, что говорю: «Наша жизнь есть то, что мы думаем о ней».
Он достал из сумки тонкую книжицу. Несколько секунд разглядывал ее, потом протянул потрепанный томик Амелии:
– То, что мы говорим, и то, что хотим сказать, иногда совершенно не совпадает. Зависит от того, что мы хотим услышать.
– Да, верно.
– Эта цитата отсюда, – сказал коммандер. – Я бы хотел, чтобы эта книжка была у вас.
Амелия посмотрела на книгу в его руке.
На потрепанной обложке стояло: «Марк Аврелий. Размышления».
– Нет, спасибо. Я уже поняла ваше послание.
– Возьмите ее, – сказал он. – Прошу вас. Возьмите как подарок.
– Прощальный подарок?
– Вы уходите?
– А разве нет?
– Я попросил вас подойти после лекции, чтобы пригласить вас, как и некоторых других кадетов, на стаканчик вина сегодня вечером в моей квартире в академии.
Значит, вот в чем дело. Она может остаться, но за плату. Амелия могла предполагать, кто эти «некоторые другие».
Ей придется так или иначе отработать выплаченную стипендию. Амелия уронила книгу на стол. Она не хотела и дальше залезать в долг перед этим человеком.
Коммандер Гамаш взял книгу и убрал в свою сумку. Выходя из класса, он показал на самую первую цитату на доске.
Ту, что оставалась, в то время как другие появлялись и исчезали.
Слова какого-то буддийского монаха. Другие кадеты посмеивались над ними, но Амелия записала их в свой блокнот. Самые первые слова в самом первом ее блокноте.
«Не верь всему, что думаешь».
Глава седьмая
В квартире коммандера Гамаша в академии горел камин.
После работы он по большей части возвращался в Три Сосны. Езды до дома было не больше часа, дорога приятная. Однако сегодня обещали метель, и он решил переночевать на служебной квартире. Рейн-Мари приехала вместе с ним и привезла коробку со своей работой и пакет в оберточной бумаге.
Когда они вошли в его квартиру при академии, Гамаш показал на пакет:
– Новый стул?
– Ты настоящий детектив, – сказала она с наигранным восторгом. – Но вообще-то, это пони.
– Эх. – Он потряс кулаком от разочарования. – Я ведь это и хотел сказать.
Она рассмеялась и проводила взглядом мужа, уходящего по длинному коридору начинать рабочий день.
Рейн-Мари провела день, просматривая старые документы из архива, пока Гамаш читал лекции и занимался административными делами, количество которых казалось неподъемным. Прежний коммандер пренебрегал бумажной работой, а Серж Ледюк, второй человек в академии, имел собственную повестку дня, которая, похоже, не включала эффективное руководство академией.
Но главным образом административная деятельность Гамаша сводилась к управлению оставшимися преподавателями и кадетами старших курсов. Сказать, что они противились осуществляемым переменам, было бы большим преуменьшением.
Даже те, кто с радостью воспринял уход старой гвардии, поражались масштабу перемен.
– Наверное, лучше действовать медленнее, – посоветовал Жан Ги.
– Non, – возразил профессор Шарпантье. – Без промедления сообщайте плохие новости и распространяйте хорошие. Так учил Макиавелли.
Шарпантье был одним из рекрутов Гамаша, он преподавал тактику, а для этого предмета обязательным чтением являлся «Государь» Макиавелли. Собственно говоря, курс был не столько про тактику, сколько про манипуляции.
Бовуар посмотрел на смешливого Шарпантье с большим подозрением. Тот обильно потел, словно ему приходилось выжимать из себя каждое слово. Этот молодой, худощавый, хрупкий человек нередко пользовался для передвижения инвалидным креслом.
– Мы будем осуществлять перемены разом. Без промедления, – решил коммандер Гамаш и созвал собрание персонала, чтобы поставить всех в известность.
Так начался семестр, и так началась борьба.
Это продолжалось уже неделю, и хотя ритм работы и распорядок были определены, власть Гамаша в академии оспаривалась каждый день, каждый час. Коммандера Гамаша воспринимали не как глоток свежего воздуха, а как капризного и невежественного ребенка, ломающего домик из кубиков, причем так думали даже те, кто знал, что кубики сгнили.
– Дай время, и все устоится, – чуть ли не каждый день говорил Гамаш Жану Ги.
– Ах, патрон, вот времени-то у нас как раз и нет, – отвечал Бовуар, заталкивая книги в портфель.
«Это верно», – думал Гамаш. А ведь Жан Ги не знал и половины того, что происходит.
Но в тот вечер, в конце первой недели семестра, Гамаш собирался разрядить атмосферу в академии. По крайней мере, надеялся.
Вернувшись в свою квартиру, Арман переоделся – облачился в свободные брюки, рубашку с открытым воротом и кардиган. Рейн-Мари надела кашемировый свитер с шелковым шарфиком и юбку чуть ниже колен.
Усевшись в эймсовское кресло и поставив кружку с чаем, Арман потянулся к пакету:
– Ты знаешь, что в нем?
– Нет, – ответила Рейн-Мари. – Оливье дал мне его сегодня утром, перед нашим отъездом. Сказал – для тебя. Пожалуйста, не встряхивай его.
Арман всегда встряхивал пакеты, а почему, и сам не мог толком сказать. Уж точно не для того, чтобы проверить, нет ли там бомбы, ведь от такой тряски любая бомба взорвалась бы.
Он встряхнул пакет. Прислушался. Потянул носом воздух.
Рейн-Мари ни капли не сомневалась, что он делает все это, чтобы развлечь ее.
– Нет, не пони, – с сожалением объявил Арман.
– Если бы только твои кадеты знали, какой гигант мысли читает им лекции…
– Я думаю, они это подозревают.
Вскрыв пакет, он несколько секунд смотрел на его содержимое.
– Что там? – спросила Рейн-Мари.
Он показал ей, и она улыбнулась:
– Какой он душка.
– Oui, – согласился Арман.
В пакете оказалась старая необычная карта, найденная в стене бистро. Оливье поместил ее в рамку. Сзади прикрепил открытку с надписью:
«Чтобы вы всегда находили дорогу домой».
Открытку подписали Оливье, Габри, Клара и Мирна. Рут внизу добавила свои каракули: «Когда ты неизбежно обделаешься снова».
Арман улыбнулся и, глубоко вздохнув, поднялся с удобного кресла. Он положил карту в рамке на приставной столик и подошел к огромному, во всю высоту стены, окну.
