Они ничего не видели.
Отсюда следовал естественный вывод.
Убийца не выходил и не входил. Потому что уже был внутри, скрывался в стенах академии.
Изабель Лакост шла рядом с Жаном Ги Бовуаром по пустынным коридорам. Криминалисты шагали следом, стуча каблуками по мраморному полу.
Изабель впервые приехала в новую академию, и все здесь вызывало ее любопытство. До нее доходили слухи об излишествах. О том, что проект далеко вышел за рамки бюджета.
Раздавался и тихий шепоток об откатах, взятках, липовых контрактах. Но ничего доказательного. Скорее всего, по той причине, что полиции и правительству Квебека потребовалось разбирать завалы более существенные и насущные.
Но теперь эти кучи merde находились под контролем. Те, кого поймали за руку в связи с коррупционным скандалом в полиции и правительстве, умерли, были посажены или уволены. И, как подозревала Изабель, луч прожектора медленно перемещался к академии.
Не поэтому ли Арман Гамаш возглавил ее?
Не это ли стало причиной сегодняшнего преступления?
Она поняла, что связала между собой два факта, и решила остановиться. Слишком рано делать какие-то выводы.
Они свернули за угол и увидели мужчину, стоящего возле двери. У его ног валялся поднос, битое стекло и фарфор.
Подойдя ближе, Изабель Лакост узнала его.
Не Арман Гамаш. Это был суперинтендант Бребёф. Она проверила себя еще раз. Точно Бребёф, только постаревший. И уже не суперинтендант. Хотя она привыкла видеть его в той, прежней роли – автоматическая реакция, так сказать. Старые привычки. Очень опасные. Как и сам он.
Бребёф стоял в одиночестве посреди широкого коридора и казался потерянным или брошенным.
Изабель чувствовала, что отвращение в ней нарастает с каждым шагом. Она не думала, что это отражается на ее лице, хотя могло и отразиться. Бребёф чуть подался назад и кивнул ей, но руки не предложил. Видимо, опасался, что она ответит отказом в присутствии такого количества свидетелей.
– Старший инспектор Лакост, – сказал он. – Какое ужасное дело.
– Да.
Он сильно постарел за те несколько лет, что она не видела его. Лакост знала, что прежний суперинтендант Квебекской полиции – ровесник Гамаша, но теперь он казался ей лет на десять – пятнадцать старше. Хотя он никогда не отличался крепким сложением, в нем чувствовалась какая-то жилистая жизненная сила, которой многие восхищались. Включая и Изабель.
Но теперь он казался высохшим. Выжатым.
– Коммандер Гамаш внутри, с телом.
– Я так и думала, – сказала старший инспектор Лакост. – А вы почему здесь?
Он слегка ощетинился, но только слегка. Инстинктивная реакция влиятельного прежде человека.
– Месье Гамаш попросил меня вызвать доктора академии. Я вызвал. Доктор подтвердил смерть профессора Ледюка.
– Доктор все еще в комнате?
– Нет, он подтвердил смерть и сразу же ушел.
Изабель Лакост продолжала смотреть на него, а ее команда стояла сзади с инструментами наготове.
Те, кто знал, кем этот человек был прежде, не скрывали любопытства.
Бребёф расправил плечи, но стал выглядеть еще более жалким. И Изабель показалось, что он знает, какое впечатление производит. И делает это намеренно.
А намерение было очевидным.
Всегда проще, даже естественнее, отмахнуться от тех, кто выглядит жалким. Не принимать их всерьез и определенно не видеть в них угрозу. Возникает вполне объяснимое желание избавиться от их общества. Жалкие люди легче становятся жертвой жизненных перипетий. И если вы стоите рядом с таким человеком, то тоже можете стать жертвой. Принимаете на себя сопутствующие риски.
– Я остался на случай, если ему что-нибудь понадобится, – сказал Бребёф.
И на ее глазах Мишель Бребёф превратился в нечто иное. Не опозоренный человек, а любимый некогда старый приятель, ожидающий внимания хозяина. Улыбки, дружеского похлопывания по плечу. Даже пинка.
Чего угодно.
Бребёф очень тонко давал понять, что видит себя преданным слугой, а Гамаша – жестоким хозяином. На Изабель это не произвело впечатления. Она знала правду. Однако подозревала, что кто-нибудь может купиться.
– А это что? – Она показала на поднос, тост и битое стекло.
– Тело нашел один из кадетов, – сказал Бовуар, шагнув вперед, чтобы ответить на вопрос. – Он уронил поднос. Мы не стали его трогать.
– Возьму образцы, – сказал один из криминалистов, чем и занялся.
Другой стал снимать отпечатки пальцев и образцы ДНК с дверной ручки, третий принялся фотографировать. А Лакост задумалась о трансформации, произошедшей с Мишелем Бребёфом.
Леопард не может поменять рисунок пятен на шкуре, но прежний суперинтендант никогда не был леопардом. И тогда, и теперь он был и будет хамелеоном.
Когда криминалисты закончили, она перешагнула через поднос, с облегчением покидая общество Бребёфа. Мертвое тело было предпочтительнее живого Бребёфа.
Хотя Изабель Лакост была готова к тому, что ей предстоит увидеть, насильственная смерть продолжала удивлять ее. И она явно удивила Сержа Ледюка.
Глава двенадцатая
– Доктор академии подтвердил смерть, – сообщил Гамаш, отошедший к стене, когда криминалисты принялись за работу.
– Насколько я понимаю, ситуация очевидная, – сказала Лакост.
Она стояла рядом со своим бывшим начальником, а Бовуар занял место по другую сторону от Гамаша. Стоять вот так, бок о бок с Арманом Гамашем, по-прежнему казалось естественным. Безопасным. Хотя в этом ощущалась легкая ностальгия. Все равно что вернуться в дом своего детства.
Гамаш только кивнул.
– Нужно дождаться, пока коронер назовет нам официальную причину смерти, но ты права, – сказал Бовуар, глядя на Сержа Ледюка. – Это трудно не заметить.
– Когда его в последний раз видели живым? – спросила старший инспектор Лакост.
– Он ужинал в столовой, – ответил Гамаш. – Тогда я и видел его в последний раз.
– И я тоже, – сказал Бовуар. – Часов около восьми.
Они оглядели комнату. Никаких признаков того, что Ледюк принимал кого-то у себя вечером.
Ни Гамаш, ни Бовуар никогда раньше не заходили сюда, на частную территорию Герцога.
Планировка здесь была та же, что и у Гамаша, но в зеркальном отражении. К гостиной примыкала спальня и смежная с ней ванная комната. Но если свою квартиру в академии Гамаши обставили мебелью в современном стиле, подходящей для этого здания, и сумели сделать свое жилище привлекательным, то здесь царила удушливая атмосфера.
Тяжелая викторианская мебель. Приставной столик темного дерева, массивный диван конского волоса, обитый темно-фиолетовым жатым бархатом. Это производило гнетущее впечатление и в то же время говорило об изнеженности. Резкий контраст с суровым, прямолинейным миром за дверями.
