По приказу коммандера Гамаша кадеты и преподаватели выстроились в длинном мраморном зале и встали по стойке смирно, пока тело выкатывали прочь. Все прошло тихо, уважительно. И никто не пролил ни одной слезы.
– «Все это – слезы и стенания – покойник вынудил заранее, творя бесчинства и разбой», – продекламировала Лакост, стоя рядом с Гамашем.
– Снова Джонатан Свифт, – сказал Гамаш.
– Элегия на смерть герцога, – тихо проговорила Изабель, глядя на последний путь Ледюка по коридору. – Вы цитировали сегодня это стихотворение. Я его нашла. «Ваш, фавориты, праздник пуст. Вы пузырьки с державных уст. Вас всех ждет эта же судьбина. Вы рябь, а нация – стремнина».
Они отдали честь, когда тело провезли мимо них.
– «Потуги ваши ни к чему, – вполголоса продолжил Гамаш. – Был герцог – и конец ему».
– Нам нужно поговорить, – сказала Лакост.
– Oui.
Тело профессора Ледюка покинуло здание, темное пятно в ярких солнечных лучах, льющихся через окна.
– Но у меня есть еще одно дело, – сказал Гамаш.
Он прошел по длинному коридору к открытой двери, через которую наружу вывезли тело Ледюка, а внутрь ворвался свежий ветер. Кадеты отдавали честь коммандеру. Он понимал, что не стоит видеть в этом жест уважения. В конце концов, они только что отдавали честь мертвецу.
Но он обратил внимание, что некоторые смотрели на него с новым почтением. И Гамаш знал почему. До него дошли слухи. Они думали, что этот труп на его совести. В городе появился новый тиран.
Выйдя наружу, Гамаш остановился позади машины, приехавшей из морга, наблюдая, как тело заносят внутрь.
– Хочешь убедиться, что его и в самом деле увезли, Арман?
Гамаш повернулся и увидел Мишеля Бребёфа.
– Я знаю, ты потрясен, но, вероятно, есть и небольшое облегчение, – сказал Бребёф.
– Если ты имеешь к этому какое-то отношение, Мишель, то я узнаю. Можешь не сомневаться.
Бребёф улыбнулся:
– А что ты сделаешь? Снова отпустишь меня? Тот, кто его убил, помог расчистке завалов, и ты это понимаешь. И потом, если бы я имел какое-то отношение к убийству, то ты был бы моим подельником. Ведь я оказался здесь благодаря тебе. Но на этот раз ты сам открыл ворота. Ты знал, кто я, и впустил меня.
– Это признание?
Бребёф рассмеялся, и служащий морга удивленно взглянул на него. Смех не часто сопровождал тела.
– Напоминание, только и всего. Ты ведь все равно собирался его выпроводить? – Бребёф повернулся и посмотрел на тело в полиэтиленовом пакете. – У него больше не оставалось прежней власти, хотя он и не понимал этого. Хорохорился, будто все еще главенствовал в академии. Знал я таких офицеров. Мелочные, официозные, порочные. И не очень умные. Он уже принадлежал прошлому. Просто не успел уйти. Бессмысленно израсходованная пуля.
Гамаш повернулся и направился к открытым дверям академии.
– Будь осторожен, Арман.
Гамаш остановился. Что-то в голосе Бребёфа привлекло его внимание. Не злость, не ненависть. Его остановила кротость, с которой Мишель произнес последние слова. Гораздо более завораживающая, чем ненависть.
Мишель Бребёф стоял на фоне бескрайней равнины.
– Несколько лет назад ты оказал мне большую услугу…
– В самом деле?
– Ты позволил мне уйти в отставку. Не отправил меня в тюрьму, хотя я мог получить срок на основании одних твоих свидетельских показаний.
– Ты хочешь сказать, что все это время был не в тюрьме? – спросил Арман, и Бребёф моргнул. – Если я оказал тебе услугу, Мишель, то не несколько лет, а несколько месяцев назад. Не надо стоять здесь сейчас и говорить мне, что я совершил ужасную ошибку. А если я и совершил, то хотя бы признай это.
– Я не убивал Сержа Ледюка.
Машина с телом проехала мимо, и оба замерли, опустив руки по швам.
Потом Гамаш развернулся и пошел в академию. За ним в нескольких шагах следовал его бывший лучший друг.
Кадеты переместились из бистро, где стало слишком многолюдно, в гостиницу, чтобы продолжать разговор. Шел пятый час дня, длившегося бесконечно долго.
Солнце начало клониться к закату, и Амелия разожгла огонь в камине. Хуэйфэнь тем временем приготовила чай, а Натаниэль нашел в кухне у Габри печенье и кексы. Он сильно сомневался, что в доме у сумасшедшей старухи, где ему предстояло провести ночь, найдутся такие вкусности.
При мысли о том, что может обнаружиться в ее доме, у него мурашки бежали по коже.
Кадеты сидели у камина за чаем, ели печенье и обсуждали жестокое убийство известного им человека. Известного в гораздо большей степени, чем они хотели признавать.
Все случившееся казалось таким далеким от этого спокойного места, и Натаниэлю приходилось напоминать себе о том, что увиденное им сегодня утром в академии не было сном. Сон – это здесь, думал он, поглядывая на удобную мебель с выцветшей обивкой, веселый огонек в камине, шоколадное печенье и кексы.
А то, другое, было реальностью.
Деревня убаюкала его, пусть и на короткое время, и он почти забыл о случившемся. А теперь вдруг подумал: забывать, пусть и ненадолго, – это дар или проклятие?
– Гамаш привез нас сюда, чтобы мы разобрались с картой, – сказала Хуэйфэнь, кладя свою копию на стол.
То же самое сделали Натаниэль и Жак.
Потом они посмотрели на Амелию.
– У меня ее нет, – призналась Амелия.
– А где она? Нам велели взять их с собой, – сказала Хуэйфэнь.
– Моя пропала.
Все трое уставились на нее.
– Пропала? – спросил Жак. – Или найдена в ящике у Герцога?
– Слушайте, я не знаю. Я не вспоминала о карте с того времени, как мы приезжали сюда в прошлый раз. Я ее убрала, а теперь она исчезла.
Амелия с вызовом посмотрела на них.
– Я тебе верю, – сказал Натаниэль.
– Веришь? – усмехнулся Жак. – Почему?
– А почему бы и нет? – ответил вопросом Натаниэль. – У нас нет никаких данных ни за, ни против. Вполне можно поверить.
– Да, хреновый из тебя получится следователь, – сказал Жак.
– Он первокурсник, – напомнила ему Хуэйфэнь. – Еще научится.
– Чему? – спросила Амелия. – Чему он научится? Выносить суждение, не имея фактов? Обвинять, не имея улик? Быть циничными и подозрительными? Как вы?
– Не циничными, а реалистичными, – поправила ее Хуэйфэнь. – Мир – опасное место. Скоро нам придется бороться с организованной преступностью. Наркодельцами. Убийцами. Это тебе не чаек с печеньем попивать.
Впрочем, сейчас они занимались именно этим.
