Гамаш протянул руку, собираясь забрать карту у Шарпантье, но тот не хотел ее отдавать.
– Я поеду с вами, – сказал он.
– Зачем? – спросил Гамаш. – Не хочу показаться невежливым, но я не понимаю, зачем вам это надо.
– Я собираю карты. Эта вызывает у меня любопытство. Вы упоминали, что такое же изображение найдено на витраже в вашей деревне?
– Oui.
– Я бы хотел его увидеть.
– Вы же сказали, что карта не важная.
– Да. Но она важна для вас, – сказал Шарпантье. – Важна как карта или как что-то другое?
Глядя на выжатого как лимон молодого человека, Гамаш взвесил все варианты и наконец сказал:
– Соберите вещи для ночевки и через пятнадцать минут будьте у главного входа.
Когда Шарпантье ушел, Гамаш взял карту. Стекло было влажное от пота. Он перевернул рамку и осторожно извлек карту.
До Трех Сосен они добрались немного позже половины девятого и прямо подъехали к церкви Святого Томаса, где все еще ярко горел свет.
Восемь человек повернули к ним голову, когда они вошли. Четыре жителя деревни и четыре кадета. Подобной многолюдности позавидовал бы любой священник.
– Арман, – сказала Рейн-Мари, направляясь к Гамашу.
Поцеловав мужа, она повернулась к худому человеку, опиравшемуся на две трости. Арман предупредил ее, что у них будет гость, но всего не сказал.
Если люди состоят главным образом из воды, то этот был в большей степени человеком, чем все остальные.
– Гуго Шарпантье, преподаватель академии, – представил его Гамаш.
– Вы один из наших профессоров, – заявил Жак. – Вы ведете курс продвинутой тактики.
– А вам нужно быть внимательнее на занятиях, кадет Лорен, – сказал Шарпантье. – Насколько я помню, вас убили на двух последних тактических упражнениях и взяли в заложники на третьем. Тест на фабрике. Вы его не сдали.
Хуэйфэнь попыталась скрыть улыбку, а Амелия и Натаниэль с интересом посмотрели на Жака. Золотой мальчик без блеска – просто мертвец.
Гуго Шарпантье повернулся к Гамашу.
Гамаш выдержал его взгляд, точно зная, что на уме у преподавателя.
Четыре кадета. Не в академии, а в маленькой церкви за много миль от города. Не было бы преувеличением сказать, что они здесь спрятаны, хотя они сами, возможно, и не понимали этого.
– Месье Шарпантье коллекционирует карты, – пояснил Гамаш. – Я подумал, он будет полезен. Точнее, он подумал, что будет полезен.
По пути в Три Сосны Гуго Шарпантье ничего не говорил ни о карте, ни о чем-либо другом. Они ехали в молчании, что устраивало Армана. Ему было о чем поразмышлять.
– Это здесь, – сказала Рейн-Мари, подходя к окну. – Как же мы прежде не замечали?
– Так задумал автор, – сказал Шарпантье. – Взгляните на его лицо.
Двух солдат художник изобразил в профиль, и они смотрели перед собой. Но этот молодой человек смотрел прямо на зрителей.
– Вот что вы должны были видеть. – Шарпантье показал своей палкой на молодого человека. – Выражение его лица столь поразительное, что вы забываете обо всем другом, в том числе и о карте.
– Значит, карту специально скрыли таким образом? – спросила Мирна.
– Введение в заблуждение, – вспомнила Хуэйфэнь, которая недавно прочла об этом в учебнике по тактике, написанном Г. Е. Шарпантье.
– Цель в этом и состояла, – сказал Шарпантье. – Но для того ли, чтобы спрятать карту? Я не понимаю, зачем было помещать ее туда, а потом отвлекать от нее внимание.
– Почему бы просто не убрать ее? – подхватила Рейн-Мари.
– Или поместить на самом виду, – добавила Мирна.
– Может быть, карта не важна. Так, обычная деталь, – предположила Клара. – Как пуговицы, грязь, оружие в кобуре. Всего лишь штрих, чтобы добавить достоверности.
– Достоверности? Карта со снеговиком? – взвилась Рут. – С кем, по-твоему, сражался Канадский экспедиционный корпус? Со Снежным Пистолетом?
Гамаш извлек из сумки оригинал, и Шарпантье, не спрашивая, взял у него карту и стал сравнивать с витражом.
Та же самая карта.
На скамьях лежали другие копии, а рядом с ними – тарелки с остатками ростбифа, рукколы и сыра камамбер на багете. Куриное мясо, соус песто и яблочные дольки на мягком, свежей выпечки, многозерновом хлебе от Сары. И различные бутылки пива и лимонада.
Когда Арман и Рейн-Мари только переехали жить в Три Сосны и заметили, что местные жители берут еду в церковь, они были удивлены. И даже осуждали этот обычай.
Но спустя два-три месяца Рейн-Мари спросила: «Разве есть правило, запрещающее есть или пить в церкви?»
И они попробовали. Поначалу это казалось неловким, неправильным. Словно Бог оскорблялся, видя еду в своем доме. И так продолжалось, пока они не поняли: есть, разговаривать и смеяться в церкви не святотатство. Святотатство – оставлять ее пустой.
– Как же вы ее заметили? – спросил у Амелии коммандер Гамаш.
– Как же вы ее не замечали? – спросила она.
Клара хотела приструнить Амелию, но вовремя остановилась, ведь вопрос был справедливым. Как они не заметили этого? Неужели их настолько приковывало к себе лицо солдата, что все остальное отходило на второй план, как и сказал молодой преподаватель?
И что еще непонятнее, было ли это намеренным отвлечением внимания?
– Я смотрела на нее. – Амелия махнула рукой в сторону Рут. – Она все говорила и говорила о чем-то…
– Об истинной природе человека и его месте во Вселенной, – сказала Рут, адресуясь к Шарпантье. Она восхищалась двумя его палками против одной своей. – А по существу, о смысле жизни.
– Конечно, – сказал молодой преподаватель.
– …и мое внимание, – продолжала объяснять Амелия, – переместилось на окно за ее спиной. Тогда я и увидела.
– Мы можем пойти куда-нибудь в другое место? – спросил Жак, вставая со скамьи. – Я себе уже задницу отсидел.
– У меня тоже болячка в заднице, – заметила Мирна, глядя на своего постояльца.
– Идемте, – сказала Клара. – Я устала, и Лео уже пора выйти.
Львенок спал у нее на коленях, а Анри и Грейси спали на полу под скамейкой Рейн-Мари.
Не успели они выйти, как Амелия услышала в темноте умоляющие голоса двух женщин:
– Пи-пи. Ка-ка.
Она остановилась на дороге в ожидании. Спиной к церкви. К этому окну.
– Пи-пи. Ка-ка.
Отвечая на вопрос, как она сумела увидеть карту, Амелия не стала откровенничать. Если всех привлекало лицо солдата, то ее оно отталкивало.
Его ужас.
