Шел третий час ночи, и Жак наконец-то последовал ее совету и погуглил Армана Гамаша.
И сразу всплыла ссылка на это видео.
Еще крики, слова команды. Четкие. Уверенные. Этот голос перекрывал панику, звучал громче выстрелов, агенты полиции все глубже проникали на заброшенную фабрику. Теснили террористов назад. Отвечали огнем.
Но террористы были повсюду, они имели численное превосходство над полицейскими.
Происходившее напоминало засаду, бойню.
И все же, подчиняясь командам и быстрым, решительным жестам командира, они продвигались вперед.
Хуэйфэнь Клутье села в кровати.
Первые спокойные часы после смерти профессора Ледюка. После убийства Ледюка.
Вот что останется в памяти о нем. Человек будет стерт убийством. Серж Ледюк более не существовал. Он никогда не жил. Все, что он делал, умерло.
Она положила карту на колени и уставилась на нее.
Лицо кадета Лорена становилось все бледнее.
Он узнавал происходящее. Это было тактическое упражнение на их макете фабрики. Во время которого его дважды убили и один раз взяли в заложники. Ему ни разу не удавалось одержать там победу.
Но перед ним было не упражнение. Все это происходило в реальности.
Видео составили из отрезков записи, сделанных камерами в шлемах агентов. Изображение постоянно переключалось с одной камеры на другую. Дерганое, неровное. Они бежали. Прятались за бетонными столбами, из которых пули высекали цементную пыль.
Но все было очевидно. Как и лица агентов, выражавшие решительность и отвагу. Полицейские наступали. Хотя и падали.
Амелия лежала в кровати, уставившись в потолок.
Одеяло согревало ее, несмотря на прохладный, свежий воздух, проникающий внутрь через приоткрытое окно. Простыни пахли лавандой. Слабый запах, не вызывающий отвращения. Только успокаивающий.
И медленно, медленно ее мысли замедлялись. Прекращали свое мельтешение. Свой беспокойный ход. Амелия вдыхала лаванду и выдыхала тревогу.
Герцог умер. Упокоился в мире, и теперь наконец она тоже могла успокоиться.
Звуки потрясали даже сильнее, чем образы. Жак морщился, когда пули вокруг ударяли то в стену, то в пол. То в живую плоть. Звук был гораздо громче, чем во время упражнений в академии. Его мозг словно онемел от шума, хаоса, команд, взрывов, криков боли. Его руки сжимали подлокотники кресла, крепко держались за них.
Все его чувства отключились.
На экране офицер в тактическом снаряжении бежал вперед. Внезапно он остановился. Постоял на месте несколько мгновений. А потом, как в гротескной пародии на балетные движения, изящно развернулся и упал.
Раздался голос: «Жан Ги!»
Жак наблюдал за тем, как профессора Бовуара оттащили в безопасное место. Потом камера переключилась, и он увидел коммандера Гамаша, очень четко. Гамаш быстро оценил состояние раненого, пока вокруг продолжалась стрельба и пули дробили бетон.
Бовуар смотрел на Гамаша, который пытался остановить кровотечение. Бовуар молчал, но его глаза были широко раскрыты от ужаса. Умоляли.
«Я должен бежать», – сказал Гамаш. Он вытащил бинт, вложил в руку Бовуара и прижал ее к ране. Замер на мгновение, потом наклонился и поцеловал Бовуара в лоб.
Рут Зардо стояла на пороге и смотрела на мальчишку, лежащего в постели.
Он крепко спал, глубоко дыша. Она прислушалась к ритму его дыхания. Потом закрыла дверь и спустилась на первый этаж.
Старая поэтесса спала мало. Сон, казалось, и не требовался ей. Однако ей требовалось время. Она видела впереди берег. Еще не так близко, хотелось ей думать. Но уже различимый.
Мальчишка оставил свою копию карты в кухне. Рут приготовила чашку травяного чая и села на привычное место рядом с Розой, которая спала в своей тряпичной постели возле плиты.
Роза приборматывала во сне, выдыхая: «фак-фак-фак».
Рут посмотрела на карту. Она думала, что эта история подвигнет ее написать стихотворение. Излить чувства на бумаге. Как это сделал тот человек, который нарисовал карту.
Но теперь она поняла: в этом нет нужды. Все, что нужно сказать, сказала карта.
Своими изящными контурами. Дорогами и реками. Застрявшей коровой, радующимся снеговиком.
Тремя маленькими, но полными жизни соснами.
И мазками. Грязи. Или крови.
Да, карта сказала все.
Рут подняла взгляд. В сторону неба, но не до небес. Ее мысли остановились на втором этаже дома. Там, где молодой человек, который утром нашел одного из своих преподавателей мертвым, лежал глухой к окружающему миру.
Такие события оставляют шрам на человеке. Не дают покоя его разуму, спящему ли, бодрствующему ли.
И все же молодой Натаниэль спал, и случившееся вовсе не беспокоило его.
Сердце Жака Лорена колотилось в груди, висках, горле.
Террористы были мертвы. Погибли или были ранены и агенты полиции. Но невероятным образом некоторые из них избежали ранений. Благодаря спокойствию и тактическому таланту их командира. Того, кто провел их по фабрике и одержал победу в явно проигрышной ситуации, а теперь лежал без сознания на бетонном полу. Фельдшеры работали с ним. Из раны на его голове текла кровь.
Рядом с ним на коленях стояла женщина-полицейский, держа его за окровавленную руку.
Кадет Лорен выключил ноутбук и отодвинулся от стола.
Глава двадцать четвертая
– Café?
Мэр Флоран пододвинул кувшин к двум следователям.
Поль Желина, сегодня без своей формы КККП, в гражданском, отказался, но Изабель Лакост кивнула.
В кабинете мэра витал застоялый запах чуть подгоревшего кофе. Лакост подозревала, что стеклянный кофейник, на стенках которого десятилетиями копился кофеин, весь день стоял на плитке. Уж кофе-то этот человек мог предложить своим избирателям.
В семь тридцать мартовского утра это можно было считать щедрым предложением.
По ее просьбе мэр добавил в кофе молоко и сахар и протянул Лакост кружку.
Его кабинет не производил сильного впечатления. Когда-то – может быть. Но не теперь. Ламинированные панели под дерево на стенах кое-где отслаивались, а на звукопоглощающей плитке потолка виднелись пятна. Ковер видел лучшие дни, и еще бог знает что он видел.
Но, несмотря на все это, кабинет выглядел приветливо, с его разномастными стульями и столом, явно позаимствованным в какой-нибудь старинной католической школе. Стены были увешаны фотографиями местных спортивных команд, ребята улыбались, держали флажки, сообщавшие о месте, занятом ими на тех или иных соревнованиях.
Среди молодых спортсменов стоял мэр. Гордо улыбался с каждой фотографии.
