– Прошу прощения, – подал голос Желина, – но я не поспеваю за ходом ваших мыслей.
– Вы хотите сказать, что они как-то связаны? – спросил Бовуар.
– Постойте, – сказал Желина, поднимая руку. – Карта?
– Да. Несколько месяцев назад в стене бистро в Трех Соснах была найдена старая карта, – пояснил Гамаш. – Мы о ней говорили вчера на заседании.
– Я помню, но вы не упоминали, что копия была найдена у Ледюка в прикроватном столике.
– Об этом сказано в отчете, – вмешалась Лакост.
Желина повернулся к ней:
– В отчете много о чем сказано. Не все в равной степени существенно. Поэтому важен контекст, вы так не считаете?
Он говорил с ней как с провинившимся кадетом. Затем снова взглянул на Гамаша:
– Вы утаили это от меня.
– Мы говорим вам об этом сейчас, – сказал Гамаш. – Несколько недель назад, до того как произошло убийство, я решил использовать карту как инструмент обучения. Попросил четырех кадетов провести по ней расследование. Я дал им копии карты.
– И одна из них оказалась в спальне убитого? – догадался Желина. – Как она туда попала?
– В этом-то и вопрос, – сказала Лакост.
– Чьи отпечатки на ней обнаружены? – Желина просмотрел отчет.
– Там три набора отпечатков, – ответил Бовуар, даже не сверяясь со своим айпадом.
Он прочел отчет, как только тот поступил на его почту сегодня утром. Не все в отчете заслуживало запоминания, но несколько пунктов бросились в глаза. Включая этот.
– Ледюка, кадета Шоке и коммандера Гамаша, – перечислил Бовуар.
– Месье Гамаш делал копии и раздавал их, – сказала Лакост. – Так что его отпечатки там должны быть. Копия кадета Шоке отсутствует.
– Значит, это его копия и есть, – заявил Желина. – Кто такой кадет Шоке? Он, кажется, завяз в этом деле.
– Это она, – сказал Гамаш. – Амелия Шоке. Первокурсница.
Желина пролистал назад странички отчета:
– Я вижу ее имя среди тех, чьи отпечатки оказались на футляре револьвера и, возможно, на самом револьвере.
– Рядом с отпечатками Нельсона Манделы, – вставила Лакост.
– Тем не менее мы должны с ней поговорить, – сказал Желина. – Вы можете вызвать ее сюда?
– Ее нет в здании, – ответила старший инспектор Лакост.
– А где она?
Лакост посмотрела на Гамаша, и тот сказал:
– В Трех Соснах. Я отвез туда Шоке и трех других кадетов в день убийства.
Желина, открыв рот, уставился на Гамаша, не в состоянии переварить услышанное.
– Что? – прохрипел он. – Это и имелось в виду, когда речь зашла о четырех кадетах в деревне? Не в Сен-Альфонсе, а в вашей деревне? Но кто они?
– Кадеты, наиболее приближенные к Ледюку, – ответил Гамаш. – Амелия Шоке и Натаниэль Смайт – новички…
– Смайт? Тот, что нашел тело? – повысил голос Желина.
– Oui. И два старшекурсника. Кадеты Лорен и Клутье.
– И вы знали? – Желина обвел взглядом остальных.
Кивнул даже Шарпантье, и заместитель комиссара взорвался:
– Все знали, кроме меня? Почему? Что за игру вы ведете? – Он уставился на Гамаша. – Вы понимаете, насколько это серьезно? Вы утаиваете улики, прячете свидетелей. Бог ты мой, что же у вас на уме?
– Я отвез их туда, чтобы защитить, а не спрятать. И старшие следователи точно знают, где они. Однако очень важно, чтобы за стенами этой комнаты никто ничего о них не знал.
– Но и в этой комнате один человек тоже ничего не знал, – сказал Желина, чья ярость только увеличивалась. – У вас не было ни такого права, ни таких полномочий. Вы активно вмешиваетесь в следствие.
– Я имел все права и все полномочия, – возразил Гамаш. – Я руковожу академией. Я отвечаю за жизнь кадетов. Мне доверена их подготовка, а значит, и их безопасность.
– Вы слышите сами себя? – Желина наклонился к нему. – Вы ничуть не лучше Ледюка. Относитесь к академии как к собственному городу-государству. Здесь не Ватикан, и вы не папа. Вы ведете себя как всемогущий. Непогрешимый. Что ж, вы совершили ужасную ошибку.
– Не факт, – вмешался Шарпантье. – Тактически это было разумное решение…
– Чем меньше людей знают, где находятся кадеты, тем лучше, – сказал Гамаш, перебивая преподавателя.
– Лучше для кого? – спросил Желина. – Не для меня. Не для следствия. Лучше для вас, вероятно.
– И что это должно означать? – осведомился Бовуар.
– Чьи отпечатки обнаружились на орудии убийства? – требовательно спросил Желина.
– Частичные отпечатки, – поправил его Бовуар.
– Чьи отпечатки оказались на карте? Кто оставался с телом и никого не впускал, пока не появились следователи? – спросил Желина. – Сколько минут прошло? Десять? Двадцать? Достаточно, чтобы изменить кое-что на месте преступления. А затем чуть ли не первое, что вы делаете, месье, – это забираете важных подозреваемых, включая того, кто нашел тело, и увозите их. Вы потому исчезли сразу после убийства? Чтобы отвезти кадетов в деревню?
– Да, чтобы обеспечить их безопасность, – сказал Гамаш.
– Безопасность? А какая опасность грозила им здесь больше, чем другим кадетам? И почему только им?
– Как я уже сказал, они были ближе всего к Ледюку, – ответил Гамаш. Нервная дрожь в его голосе предупреждала о том, что он едва сдерживает ярость. – Разве распечатки уже не говорят вам об этом? Они имели свободный доступ к нему. А он – к ним. Весьма вероятно, что они что-то знают. Их нужно было защитить.
– Их может защитить только одно – рассказ обо всем, что они знают, – отрезал Желина. – И кстати, если им что-то известно, то это, вероятно, потому, что один из них убийца. Один из них убил Ледюка. Вы думали об этом, ваше святейшество?
– Не называйте меня так, и, конечно, я думал об этом, – сказал Гамаш. – Тем больше оснований изолировать их, вам не кажется?
– Или спрятать, – подхватил Желина, сверкая глазами на Гамаша. – Чтобы они не могли сказать мне и остальным, кто подвел их к этому убийству.
– Вы хотите сказать, что за убийством стоит коммандер Гамаш? – спросила Лакост, с трудом сдерживая собственную ярость. – Что он убедил одного или всех четырех кадетов убить преподавателя?
– Улики допускают это, – ответил Желина. – Его собственные действия вопиют об этом. Все выглядит так, словно вы умоляете меня заподозрить вас.
– Я не убивал Сержа Ледюка, и вы это знаете, – сказал Гамаш.
– Вы просили прислать именно меня, месье, вроде бы для того, чтобы расследование было справедливым и тщательным…
Лакост растерянно посмотрела на Гамаша:
