– Она повернулась ко мне, и стоило мне увидеть ее лицо, как я понял. Их больше нет.
Они немного посидели молча, даже тиканье часов не отмеряло времени. Может, прошло несколько секунд. Может, минута. Час. Десятилетие.
– Бабушка утешала меня, но ей и самой было тяжело. Со мной оставался Мишель. Он от меня не отходил. После похорон он позвал меня с собой поиграть в царя горы. – Арман улыбнулся. – Наша любимая игра. Он всегда выигрывал. «Я царь горы, а ты грязная рвань», – пропел вполголоса Арман. – Я едва мог ходить и говорить. Несколько недель. Еле передвигался. А Мишель постоянно был рядом. Не искал себе друзей повеселее. Хотя и мог бы. Мне его не хватает. И мне не хватает их.
Рейн-Мари сжала его руку:
– Полю Желина не следовало говорить об этом. Он поступил жестоко.
– Это случилось почти полвека назад.
– И все равно, – возразила она, размышляя об истинных причинах, заставивших Желина сообщить кадетам о смерти родителей Армана.
– Я сидел здесь, думая об отце и матери, но не о том, как мне их не хватает. Я думал о том, что могли чувствовать родители этих солдат. Одно дело – потерять отца и мать, но ты можешь себе представить… – Он помолчал, собираясь с силами, прежде чем сказать немыслимое. – Потерять Даниеля. Или Анни?
Он посмотрел на юношей в витражном окне.
– Ты обратила внимание на их имена? Не Роберт, а Роб. Не Альберт, а Берт. Одного парнишку звали Гидди. Их настоящие имена, те, которые выкрикивала мать, когда звала их на обед. Имена, которыми называли их друзья во время игры в хоккей. Какие-то из них пропали. Отсутствуют. Они перевалили через вершину и исчезли. Навсегда. И их родители так и не узнали, что с ними случилось. Наверное, ждали их до самой своей смерти.
Он вздохнул еще раз.
– Потерять маму и папу было ужасно, но я сидел здесь и думал, как мне повезло: я, по крайней мере, знаю, что случилось, и могу не ждать. А некоторые родители так и продолжали жить с ожиданием.
Рейн-Мари опустила глаза на его большую руку и набралась духу, чтобы задать вопрос.
– Арман…
– Oui?
– Кто эта девушка? Амелия? В ней есть что-то необычное, правда?
Сердце Рейн-Мари заколотилось. Но отступать она уже не могла. Знала, что должна двигаться вперед.
Арман посмотрел на нее с такой печалью, что она пожалела о своем вопросе. Теперь уже не ради себя, а ради него.
Арман бы никогда… Амелия никак не может быть…
– Patron?
Рейн-Мари почувствовала себя как женщина, которую спасли от виселицы, но не испытала благодарности. В кои-то веки раз она набралась смелости задать этот вопрос, и кто знает, наберется ли еще раз?
Ее охватила вспышка ярости.
– Извините, что прерываю, – произнес Оливье.
Он видел их со спины, но они не повернулись к нему, и он помедлил в проходе.
Рейн-Мари оторвала глаза от мужа и начала считать.
Un, deux, trois…
Пока не почувствовала, что может посмотреть на Оливье и не наорать на него.
quatre, cinq…
Оливье остановился в нескольких рядах от них. Он не знал, что ему делать. Ни один из них не повернулся. Не дал понять, что знает о его приходе.
– У вас все в порядке? – спросил он, делая шаг вперед.
Они сидели неподвижно, как восковые фигуры.
– Да, все отлично, – ответила Рейн-Мари и впервые по-настоящему поняла, что название книжки Рут «Мне ОТЛИЧНО» – это не просто шутка.
– Вы уверены? – спросил Оливье, делая еще шаг.
Арман повернул голову и улыбнулся:
– Мы говорили про солдат.
Оливье посмотрел на витраж и сел на скамью по другую сторону прохода.
– Я не был уверен, что стоит идти за вами, но, понимаете, это странно. В бистро. Как офицер из конной полиции обращался с вами. Что он говорил.
Арман поднял бровь и улыбнулся:
– Со мной обходились и хуже. Ерунда. Часть полицейской культуры.
– Не только, – возразил Оливье. – И я думаю, вы это знаете. Вы – подозреваемый. Он сам так сказал.
– Его работа в том и состоит, чтобы всех подозревать, но меня это не волнует.
– И напрасно, – заметил Оливье. – Он собирается доказать, что вы убили того человека. Я видел это по его лицу.
Гамаш покачал головой:
– Не имеет никакого значения, что он думает. Никаких доказательств у него нет. И к тому же я никого не убивал.
– Разве невинных людей никогда не арестовывают? – спросил Оливье. – Никогда не судят? Не приговаривают? За преступление, которого они не совершали? Этого никогда не случается, да? – Он сердито посмотрел на Гамаша. – Вам следует опасаться, месье. Только глупец не опасался бы.
– Арман, – спросила Рейн-Мари, – это может произойти? Желина может тебя арестовать?
– Сомневаюсь.
– Сомневаешься? – повысила голос Рейн-Мари. – Сомневаешься. То есть вероятность есть? Он не может всерьез думать, что ты убил человека.
– Но он так думает, – сказал Оливье. – Я видел этот взгляд прежде. Взгляд вашего мужа, перед тем как он арестовал меня.
– Нужно что-то делать, – сказала Рейн-Мари, оглядываясь, словно доказательство невиновности мужа находилось в церквушке.
– Вот вы где, – раздался от дверей знакомый голос Жана Ги. – Мы допросили кадетов…
– Ты думаешь, что Арман убил этого преподавателя? – Рейн-Мари встала и повернулась к зятю.
Тот от неожиданности остановился:
– Нет. Конечно нет.
Следом за ним вошла Лакост, и Рейн-Мари увидела, как та отвернулась, не желая встречаться с ней взглядом.
– А ты, Изабель?
Рейн-Мари набирала скорость. Стучала в ворота, требовала правды. Пусть все назовут себя: кто союзники, кто враги.
Это была еще одна мировая война. Война ее мира. Ее война.
– Я не думаю, что месье Гамаш убил Сержа Ледюка, – сказала Изабель.
– Рейн-Мари… – произнес Гамаш, обнимая жену за талию.
Она отодвинулась от него.
– Но ты сомневаешься, да, Изабель?
Две женщины смотрели друг на друга.
– Вам нужно знать кое-что, мадам. Я держала вашего мужа за руку, когда он умирал. На полу той фабрики. Я никогда вам не говорила. Вам не нужно было знать. Он понимал, что умирает. Я тоже понимала это. Он едва дышал, но сумел сказать последнее.
– Изабель… – проговорил Гамаш.
– Мне пришлось наклониться над ним, чтобы услышать, – сказала Изабель. – Он прошептал: «Рейн-Мари». И я поняла: он хочет, чтобы я передала вам, как сильно он вас любит. Навсегда. Навечно. У меня не было необходимости говорить вам об этом. До сего часа. Арман Гамаш никогда бы никого не убил, и тому есть много причин. Но одна из причин в том, что он бы никогда не смог причинить вам такую боль.
