Видимо, потому, что зло всегда, по словам Одена, «некрасиво и непременно человекообразно», подумала Рут.
– «Спит с нами в постели, – пробормотала она, – и ест за нашим столом»
[63].
Гамаш, сидевший рядом с ней, слегка повернулся к старой поэтессе.
– «А к Добру нас каждый раз что есть силы тянут за руку, – прошептал он ей в ответ. – Даже в конторе, где тяжким грузом почиют грехи».
Она встретила его твердый взгляд, и разговоры вокруг них уплыли куда-то вдаль.
– Ты знаешь конец? – тихо спросила Рут.
– Его? – прошептал он, кивая на Желина.
– Да нет же, идиот. Строфы.
Гамаш поморщился, задумался на секунду.
– «Зло беспомощно, как нетерпеливый любовник, – сказал он, лихорадочно пытаясь вспомнить. – И начинает свару, и преуспевает в скандале…»
– «И мы видим, как, не таясь, взаимоуничтожаются Добро и Зло», – завершила Рут. – Вот какой конец.
Они долго молча смотрели друг на друга.
– Я знаю, что я делаю, – сказал Арман.
– А я знаю эпитафию, когда слышу это.
– Вы сказали, что кадеты – это скопище ошибок. Вы так думаете?
– Насчет них не знаю, – ответила Рут. – Но это точно про тебя. Бекон?
Гамаш взял опустевшую тарелку. Рут требовала, а не предлагала.
– У меня к вам вопрос, Рут, – сказала Рейн-Мари с другого конца стола. – В архивах, которыми я занимаюсь, ничего нет про Первую мировую войну. Вы не знаете, куда могли подеваться все материалы? Ведь, по идее, их должно быть много.
– Почему все думают, что я всё знаю?
– Мы так не думаем, – вставил Габри.
– Да, я знала про Стропила. Никто, кроме меня, не знал.
– Что вы про них знаете? – спросил Поль Желина.
Но Рут проигнорировала его, разве что пробормотала сквозь зубы что-то вроде «засранец». И Мирна отважно прыгнула в оглушительную тишину, наступившую после этого:
– Причина, по которой вы не можете найти Стропила, в том, что такой деревни больше нет. Название изменили какое-то время назад.
– На что?
– Нотр-Дам-де-Долёр, – сказал Габри.
– Богоматерь Боли? – переспросил Желина.
Арман откинулся на спинку стула:
– Или Богоматерь Скорби.
– Деревни больше нет, – сказала Рут. – Она вымерла.
– Скорее всего, название поспособствовало, – вставил Габри.
– Вы можете показать ее на карте? – спросил Гамаш.
– Ты хоть слушаешь, что я говорю, мисс Марпл? – рявкнула Рут. – Ее нет на карте. Исчезла.
– Спасибо, что прояснили, – сказал Арман с преувеличенной вежливостью. – А то я никак не мог понять. Но вы сумеете показать, где прежде находилась эта деревня?
– Ну наверное.
– Мы можем вернуться к архивам? – спросила Рейн-Мари. – Как вы думаете, где все материалы о Великой войне?
– Знаешь, у меня есть идея, – задумчиво произнесла Мирна. – Кажется, несколько лет назад историческое общество устраивало специальную ретроспективу в Легионе
[64] в Сен-Реми.
– Точно, – обрадовалась Клара. – В две тысячи четырнадцатом отмечали столетие со дня начала той войны.
– И где эти материалы теперь? – спросил Оливье.
– Damnatio memoriae, – сказала Рейн-Мари.
Как Три Сосны. Как Стропила и Нотр-Дам-де-Долёр, война ради окончания всех войн была изгнана из памяти.
После ужина Арман и Рейн-Мари проводили Рут домой. Предлагали свои услуги и Габри с Оливье, но Гамаши чувствовали потребность в свежем воздухе и дистанцировании от Поля Желина. Оба надеялись, что он будет спать, когда они вернутся.
Кадет Натаниэль сидел на диване в гостиной Рут и читал. Услышав их, он вскочил, будто ему иголку вонзили в задницу.
– Сэр, – выпалил он.
– Не называй меня «сэр», – сказала Рут. – Можно сесть.
Натаниэль сел.
– Нет, это я им сказала. – Она показала на Армана и Рейн-Мари, которые тоже послушно сели.
– Что вы читаете? – спросила Рейн-Мари у Натаниэля.
– Я нашел книгу здесь на столе. – Он показал им обложку.
– У нас есть такая же, – сказал Арман.
– Не такая же, а она самая, – пояснила Рейн-Мари. – Это наша.
– А-а.
– Сюда, – приказала Рут с кухни.
Они подчинились.
Рут нашла старую карту района и разложила на белом пластиковом столе. Открытый блокнот с ее каракулями, как всегда, лежал рядом с немытой чайной чашкой.
Арман узнал чашку. Их чашку.
Рут верила в прециклинг
[65], следующую стадию циклинга. Она использовала вещи, опережая их выбрасывание на помойку.
– Мы ищем Стропила, – сказал Арман Натаниэлю, который с невыносимой серьезностью разглядывал карту.
– Но мы уже пытались это сделать, – сказал кадет, отрывая взгляд от карты. – Ее же нет, помните?
– Почему ты не спросил у меня? – возмутилась Рут.
– Я… ну… мм.
– И это будущее Квебекской полиции? – воззвала Рут к Арману.
– Он не спрашивал у вас, Рут, – доброжелательно, терпеливо сказала Рейн-Мари, – потому что думает, будто вы сумасшедшая старуха.
– Я так не думаю, – сказал Натаниэль, покраснев как рак, потом побледнев.
Рут стояла перед столом в утиных перьях на свитере, а Роза бормотала ругательства в своем гнездышке у плиты.
И Рут рассмеялась. Она ухватилась за Рейн-Мари, чтобы не потерять равновесия.
Натаниэль отпрянул назад и спрятался за спину Гамаша. Теперь она и в самом деле казалась сумасшедшей старухой.
– Пожалуй, ты прав, – сказала Рут, успокоившись. – Но я счастлива. А ты?
Молодой человек, выглядывавший из-за спины Гамаша, покраснел.
– Вы счастливы, Рут? – спросила Рейн-Мари, прикоснувшись к ее худой руке.
– Да.
– Я так рада это услышать. Я была…
– Стропила? – напомнил Арман.
