Они стояли на деревенском лугу, а между ними – крестьянка в праздничной одежде, неловкая, смущенная и исполненная гордости за своих крепких сыновей, обнимавших ее за округлые плечи.
– Посмотрите на сосны, – сказал Габри. – Они такой же высоты, что и парни.
По пути к дому Гамашей они прошли под этими деревьями. Сосны высились над деревней, сильные и прямые, и они все еще продолжали расти.
– Я думала, они росли тут не один век, – сказала Мирна. – Как Рут.
– Так оно и было, – кивнула Рут. – Три сосны, те или иные, всегда росли на деревенском лугу.
Это прозвучало так авторитетно, что Мирна и вправду задумалась, уж не прожила ли Рут несколько веков. Вросла корнями, замариновалась. Как старая репа.
– Возможно, самые первые сосны умерли, – сказала Клара. – Нет ли одного из этих парней на витраже в церкви?
Она пустила фото по кругу.
– Трудно сказать, – откликнулась Мирна. – Это точно не тот юноша, что в центре, а два других стоят в профиль.
– А имена там есть? – спросил Габри.
Рут взглянула на оборотную сторону фотографии.
– Жо и Норм Валуа, – прочла она.
Друзья посмотрели на нее, свою энциклопедию утрат.
Рут кивнула:
– А на стене есть и третий Валуа. Пьер. Вероятно, еще один брат.
– Боже мой, – прошептала Рейн-Мари и отвернулась от фотографии, не в силах смотреть в глаза мадам Валуа.
– Наверное, Пьер и сделал фотографию, – предположил Габри. – А может, их отец.
Фотография вернулась к Кларе. Был ли Пьер младшим сыном или старшим? Поступил ли он в армию позднее, чтобы быть вместе с братьями? Или уже ждал их там? Нашли ли они друг друга перед смертью? Большинство ребят оказывались в одном полку, а нередко и в одной роте. И погибали в одном сражении.
Ипр, Вими, Фландрия, Сомма, Пашендаль. Названия, известные теперь всем, но незнакомые для трех братьев.
Клара не могла оторвать глаз от фотографии с молодыми людьми, молодыми соснами и ее домом, ничуть не изменившимся, на заднем плане.
Может, они выросли в ее доме? Может, туда и доставлялись телеграммы? И падали одна за другой из рук матери на плитки пола? Копились там. Листки горя.
«С глубоким прискорбием сообщаем вам…»
Не потому ли в ее коттедже всегда ощущалось такое спокойствие? Для него было привычным предлагать утешение безутешным.
Клара положила фотографию на диван рядом с собой и продолжила перебирать содержимое коробок, искать мальчишек с витража.
На многих фотографиях были запечатлены изрытые поля, где прежде стояли французские и бельгийские деревни, отправленные в небытие бомбардировками и артобстрелами. Они исчезли, сровнялись с землей.
– Мы можем помочь? – спросил Арман, когда после возвращения из академии они с Желина переоделись, собираясь идти в бистро.
Рейн-Мари не ответила, она молча глядела в коробку из-под обуви, стоящую у нее на коленях. Гамаш наклонился к ней и увидел содержимое коробки.
Телеграммы.
– Вы только посмотрите, – нарушил тишину Габри. Он вертел в руках компас. – Я так и не научился управляться с подобными вещицами.
– Вот он, главный потерянный мальчик, – сказала Мирна, и Рут фыркнула со смеху или потому, что опять затолкала оливку в ноздрю.
– Вам нужно заняться ориентированием, – посоветовал Гамаш, когда Габри передал компас ему.
– Спасибо, меня вполне устраивает моя ориентация, – отшутился Габри.
Стекло на компасе растрескалось, но стрелочка все равно находила север.
– Когда наиграешься этой штукой, Клузо, сходи к молодежи, – сказала Рут. – Они в бистро и хотят с тобой поговорить.
– Пойдемте? – спросил Гамаш у Желина.
Тот кивнул:
– Стаканчик виски у огонька – это неплохо.
Придя в бистро, Гамаш жестом попросил у Оливье два виски, а потом они с Желина прошли между столиками к кадетам. Те поднялись, но коммандер движением руки усадил их.
– Рут намекнула, что вы хотите поговорить со мной, – сказал Гамаш, садясь и разглаживая волосы, растрепавшиеся, когда он снял шапку. – Что-то случилось?
У четверки был расстроенный вид. Двое раскраснелись, двое побледнели.
– Да мы просто спорили, – сказала Хуэйфэнь. – Ничего нового.
– О чем? – спросил Желина, садясь.
– Эти двое нашли Стропила, или Нотр-Дам-де-Долёр, или как уж она называется, – сообщила Хуэйфэнь. – А мы сдались.
– Вряд ли это имеет значение, – пробурчал Жак. – Там ничего не было, кроме снега. И кленового сиропа.
– Сока, – поправил его Натаниэль. – К тому же там был не только сок.
– Что же вы нашли? – спросил Гамаш, поблагодарив Оливье за виски.
– Кладбище.
В голосе Натаниэля зазвучало волнение, глаза засверкали.
– Оно все заросло, – сказала Амелия. – Но по-прежнему там.
– И?.. – спросил Гамаш.
Натаниэль отрицательно покачал головой:
– Антони Тюркотта мы не нашли.
– Вообще ни одного Тюркотта, – добавила Амелия.
Гамаш удивленно откинулся на спинку стула. Задумался.
– Разве топонимист не говорил, что Тюркотт похоронен там?
– Говорил. Об этом даже в Канадской энциклопедии написано.
Гамаш снова подался вперед, поставил локти на стол и оперся подбородком на руки. И уставился в темноту за окном, где, выхваченные из мрака светом бистро, бешено плясали снежинки.
– А что, если могильные камни упали и их засыпало землей? – предположил он.
– Все может быть, – согласилась Амелия. – Но кладбище маленькое, и большинство надгробий мы легко отыскали. Можем вернуться туда завтра и посмотреть повнимательнее.
– Стоит ли трудиться? – заговорил Жак. – Он просто пытается занять нас чем-то. Неужели ты не понимаешь? Какое это может иметь значение? И, кроме того, он больше не участвует в расследовании.
– А вы не офицеры полиции, – отрезал Гамаш. – Вы кадеты, а я ваш коммандер. И вы будете делать то, что я говорю. Я терплю ваше неповиновение по одной-единственной причине: я думаю, что кое-кто напакостил вам в голову. Наговорил всяких небылиц.
– И вы здесь для того, чтобы перевоспитать меня, так, что ли? – усмехнулся Жак.
– По существу – да. Вы на пороге выпуска, и что потом?
– Я стану офицером Квебекской полиции.
– В самом деле? В академии многое изменилось, а вы не хотите меняться. Вас заело. Вы обледенели. Может, даже окаменели. – Гамаш понизил голос, хотя все за столиком слышали его. – Пришло время решать, Жак, хотите вы двигаться вперед или нет.
