Все это транслировалось в прямом эфире. Перед телевизорами сидело почти все население страны. Тайная полиция – Секуритате – приказала прекратить трансляцию, однако телевизионщики не подчинились, и трансляция лишь временно прервалась. Оператор направил камеру в небо, чтобы зрители не видели паники партийных лидеров, но звукорежиссер не остановил запись, и техники через пару минут возобновили показ. Под улюлюканье и свист Чаушеску кричал: «Алё! Алё! Алё!» – как будто проблема была в микрофоне. Его жена Елена стала осаживать кричащих: «Замолчите! Замолчите!», вынудив Чаушеску повернуться и сказать: «Сама замолчи!» Потом он воззвал к начавшей расходиться толпе: «Товарищи! Товарищи! Успокойтесь, товарищи!»
Но товарищи не пожелали успокаиваться. Коммунистическая Румыния перестала существовать в тот миг, когда 80 тысяч человек на центральной площади Бухареста осознали, что они намного сильнее старика в меховом «пирожке», топтавшегося на балконе. Но наиболее поразителен ведь не крах системы, а тот факт, что она держалась десятилетиями. Почему революции так редки? Почему иногда массы веками рукоплещут и кидают вверх шапки, выполняя все повеления человека на балконе, хотя теоретически могут в любой момент броситься вперед и порвать его в клочья?
Чаушеску удавалось править двадцатью миллионами румын целых четыре десятилетия, так как он неукоснительно соблюдал три жизненно важных условия. Во-первых, он подчинил преданным партаппаратчикам все системы взаимодействия – армию, профсоюзы и даже спортивные ассоциации. Во-вторых, он препятствовал созданию любых оппозиционных организаций – не важно, политических, экономических или социальных, – на базе которых могли бы налаживать взаимодействие антикоммунисты. В-третьих, он прибегал к помощи братских коммунистических партий Советского Союза и стран Восточной Европы. Несмотря на случавшиеся трения, эти партии при необходимости помогали друг другу или, по крайней мере, не позволяли никому извне совать нос в свои социалистические дела. В таких условиях, несмотря на все тяготы и беды, взваливаемые на них правящей элитой, двадцать миллионов румын были не в состоянии организовать эффективное противодействие.
Чаушеску потерял власть только тогда, когда стало невозможно выполнение всех трех условий. В конце 1980-х Советский Союз бросил коммунистические режимы на произвол судьбы, и они посыпались, как костяшки домино. Так что в декабре 1989 года Чаушеску уже не мог рассчитывать ни на какую поддержку извне. Напротив, революции в соседних странах воодушевили румынских оппозиционеров. Сама компартия раскололась на враждебные лагеря. Умеренные хотели избавиться от Чаушеску и, пока не поздно, начать реформы. Организовав бухарестскую демонстрацию и ее трансляцию, Чаушеску сам дал революционерам уникальный шанс ощутить свою силу и выступить против него. Что может разжечь революцию быстрее, чем ее телевизионная трансляция?
Однако власть, выпавшая из рук аппаратчиков с балкона, не досталась народу с площади. Толпы брали числом и энтузиазмом, но не знали, как себя организовать. Поэтому, по примеру России 1917-го, власть перешла к небольшой группе политических игроков, чьим единственным плюсом была организованность. Румынскую революцию перехватил самопровозглашенный Фронт национального спасения, фактически являвшийся прикрытием умеренного крыла компартии. Фронт не имел реальной связи с восставшими. В него вошли партработники среднего звена, которых возглавил Ион Или-еску, бывший член Центрального комитета Румынской компартии, какое-то время руководивший отделом пропаганды. Илиеску со товарищи притворились демократами, объявили во все микрофоны, что они лидеры революции, а затем использовали свой опыт и старые партийные связи, чтобы подмять под себя страну и прикарманить ее ресурсы.
В коммунистической Румынии практически все принадлежало государству. Демократическая же Румыния стремительно приватизировала свои активы, распродав их по бросовым ценам экс-коммунистам, которые единственные смекнули, что к чему, и активно помогали друг другу.
Бывшим партийным боссам достались государственные компании, контролировавшие национальную инфраструктуру и природные ресурсы страны, а бывшие рядовые солдаты партии накупили за бесценок домов и квартир.
Ион Илиеску был избран президентом Румынии, а его коллеги сделались министрами, членами парламента, директорами банков и мультимиллионерами. Новая румынская элита, которая правит страной по сей день, состоит в основном из бывших коммунистов и их родственников. Людям, рисковавшим головой в Тимишоаре и Бухаресте, пришлось довольствоваться объедками, потому что они не знали, как наладить взаимодействие и как создать эффективную организацию, которая блюла бы их интересы
[122].
Похожая судьба постигла египетскую революцию 2011 года. То, что в 1989 году сделало телевидение, в 2011-м сделали Twitter и Facebook. Новые средства общения помогли массам скоординировать свои действия, так что тысячи египтян одновременно вышли на улицы и площади и свергли режим Мубарака. Но одно дело вывести сто тысяч человек на площадь Тахрир, и совсем другое – взять под контроль государственный аппарат, жать нужные руки в нужных коридорах и эффективно управлять страной. Когда Мубарак ушел, демонстранты не сумели заполнить вакуум. Организационным опытом, достаточным для управления страной, в Египте обладали только армия и «Братья-мусульмане». Так что революция была присвоена сперва «Братьями-мусульманами», а затем – уже окончательно – армией.
Румынские экс-коммунисты и египетские генералы не отличались от прежних диктаторов, от бухарестских или каирских демонстрантов ни особым умом, ни умелостью рук. Их преимущество заключалось в гибком взаимодействии. Они сотрудничали лучше, чем толпы, и готовы были проявить гораздо большую гибкость, чем закоснелые Чаушеску и Мубарак.
Превыше секса и силы
Если Homo Sapiens правит миром потому, что мы одни умеем гибко взаимодействовать в массовом масштабе, тогда наша вера в священную неприкосновенность человека беспочвенна. Мы склонны думать, что люди исключительны и заслуживают всяческих привилегий. И в доказательство приводим поразительные достижения нашего вида: мы возвели пирамиды и Великую Китайскую стену; мы расшифровали структуру атома и молекул ДНК; мы побывали на Южном полюсе и на Луне. Будь в истоках этих успехов некая уникальная сущность, заключенная в каждом, – скажем, бессмертная душа, – у нас имелись бы основания считать человеческую жизнь священной. Но раз эти успехи на самом деле являются результатом массового взаимодействия, то не очень ясно, почему из-за них мы должны чтить отдельно взятого индивида.
Пчелиный улей гораздо сильнее отдельной бабочки, но это не делает пчелу более священной, чем бабочка. Румынская компартия успешно командовала разобщенным румынским населением – следует ли из этого, что жизнь члена партии была драгоценнее жизни обычного гражданина? Люди взаимодействуют гораздо эффективнее, чем шимпанзе, поэтому они запускают на Луну космические корабли, а шимпанзе мечут камни в посетителей. Значит ли это, что люди – высшие существа?
