Это привело некоторых философов, в частности Сэма Харриса, к убеждению, что наука способна решить любую нравственную дилемму, так как в глубине человеческих ценностей всегда заключены какие-то фактологические утверждения. Харрис считает, что для всех людей существует одна наивысшая ценность – минимум горя и максимум счастья, – а потому все этические разногласия сводятся к фактологическому обоснованию наиболее эффективного пути к максимальному счастью
[142]. Исламские фундаменталисты ищут счастья на небесах; либералы верят, что человек тем счастливее, чем больше у него свободы; германские нацисты тешат себя мыслью, что всем будет лучше, если распоряжаться планетой позволят Берлину. По теории Харриса, между исламистами, либералами и нацистами нет этического спора; у них есть фактологическое расхождение во взглядах на пути достижения этой общей цели.
Но даже если Харрис прав и все человечество грезит о счастье, его догадка практически неприменима в решении этических споров, поскольку у нас отсутствует научное определение измерения счастья. Вернемся к электростанции «Три ущелья». Положим, мы соглашаемся с тем, что конечная цель проекта – сделать мир счастливее, но как можно сказать, чтó сделает его более счастливым: производство дешевой электроэнергии или сохранение традиционных жизненных укладов и спасение уникального речного дельфина? Не разгадав загадку сознания, мы не найдем универсального измерителя счастья и горя и не научимся сопоставлять счастье и горе разных индивидов, а тем более разных видов. Сколько генерируется единиц счастья, когда миллиард китайцев наслаждается дешевым электричеством? Сколько вырабатывается единиц горя, когда с лица земли исчезает целый вид речных дельфинов? И вообще, являются ли счастье и горе математическими категориями, поддающимися сложению и вычитанию? Лакомиться мороженым приятно; встретить любовь гораздо приятнее. Можно ли съесть достаточно мороженого, чтобы количество полученного от этого удовольствия сравнялось с тем, что получаешь от любви?
То-то и оно: хотя наука способна привнести в этические споры гораздо больше, чем мы обычно думаем, есть черта, которую она не в состоянии перейти, по крайней мере пока. Без направляющей руки какой-либо религии невозможно функционирование масштабных социальных структур. Даже университеты и лаборатории нуждаются в религиозной поддержке. Религия дает этическое оправдание научным исследованиям и взамен получает право влиять на научные планы и использование научных открытий. Историю науки не понять вне ее связи с религиозными верованиями. Ученые редко обращают внимание на этот факт, но научная революция началась в одном из самых догматичных, нетерпимых и клерикализованных обществ в истории.
Охота на ведьм
Наука часто ассоциируется с секуляризмом и терпимостью. Если так, то Европа раннего Нового времени – последнее место, где следовало ожидать научной революции. В дни Колумба, Коперника и Ньютона Европа была первой в мире по концентрации религиозных фанатиков и уровню нетерпимости. Светочи научной революции жили в обществе, которое изгоняло мусульман и евреев, заживо сжигало еретиков, видело ведьму в каждой старушке-кошатнице и каждое полнолуние затевало новую религиозную войну.
Если бы вы попали в Каир или Стамбул в 1600 году, то оказались бы в многокультурной и толерантной столице, где в относительном согласии соседствовали сунниты, шииты, православные христиане, католики, армяне, копты, евреи и даже немногочисленные индуисты. Хотя дело не обходилось без трений и стычек и Османская империя привычно дискриминировала людей по религиозному признаку, в сравнении с Европой это был либеральный рай. Если бы оттуда вы отправились в тогдашний Париж или Лондон, то обнаружили бы города, захлестнутые религиозным экстремизмом, где дозволялось жить лишь пребывающим в лоне господствующей церкви. В Лондоне били католиков, в Париже – гугенотов, евреев давно выдворили, и ни в одну здравую голову не могла бы прийти мысль впустить к себе мусульман. И все же научная революция началась в Лондоне и Париже, а не в Каире и Стамбуле.
Принято представлять историю Нового времени как борьбу науки с религией. Теоретически и наука, и религия превыше всего ставят истину, а поскольку у каждой истина своя, то столкновение неизбежно. На практике же и науку, и религию истина не особо волнует, поэтому они легко могут идти на компромиссы, сосуществовать и даже сотрудничать.
Религия превыше всего ставит порядок. Ее задача – сформировать и поддерживать социальную структуру. Наука превыше всего ставит власть. Она изучает и исследует для того, чтобы в ее власти было исцелять болезни, побеждать в войнах и производить вдоволь продовольствия. Как личности ученые и священники могут придавать огромное значение истине, однако как общественные институты наука и религия предпочитают истине порядок и власть. Поэтому они друг другу под стать. Бескомпромиссные поиски истины – это духовное странствие, которое редко может оставаться в границах религиозной или научной системы.
Следовательно, гораздо правильнее рассматривать современную историю как процесс выработки соглашения между наукой и одной определенной религией, а именно – гуманизмом. Современное общество верит в гуманистические догмы и использует науку не для того, чтобы эти догмы опротестовать, а чтобы воплотить их в жизнь. В XXI веке гуманистические догмы вряд ли будут вытеснены чистыми научными теориями. Однако ковенант
[143], связывающий науку и гуманизм, вполне может разрушиться и уступить место абсолютно иному виду договора – между наукой и некой новой постгуманистической религией. В двух следующих главах мы постараемся разобраться в том, что представляет собой современное соглашение между наукой и гуманизмом. Третья, заключительная часть книги посвящена причинам, по которым это соглашение распадается, и новому договору, который может его заменить.
6. Современный Ковенант
Современность – это соглашение. Мы все заключаем его в миг своего рождения, и оно регулирует наши жизни до нашего смертного часа. Отменить его или выйти за его пределы удается очень немногим. Оно определяет, что мы едим, где работаем, о чем мечтаем, и решает, где мы живем, кого любим и как умираем.
При беглом ознакомлении содержание этого соглашения кажется исключительно сложным, поэтому очень немногие пытаются вникнуть в то, на что они подписались. Таким же образом, когда вы загружаете какой-нибудь софт и видите предложение согласиться на условия соглашения, состоящего из десятков страниц нудного юридического текста, – вы скользите по нему взглядом, идете сразу на последнюю страницу, кликаете «согласен» и забываете об этом. На самом же деле современность – на удивление простая сделка. Ее содержание можно передать одной фразой: «Люди соглашаются отказаться от смысла в обмен на власть».
