Так что же предпочитают пациенты: быструю и агрессивную колоноскопию или медленную и осторожную? На этот вопрос нет простого ответа, поскольку у пациента по крайней мере два разных «я» с различающимися интересами. Если вы спросите у переживающего «я», оно, вероятно, выберет быструю колоноскопию. Но если спросить у комментирующего «я», оно скорее предпочтет медленную, поскольку помнит лишь усреднение между худшим и финальным моментами. С точки зрения комментирующего «я» доктору надо бы добавить в заключение несколько минут тупой боли, и тогда все воспоминание станет намного менее травмирующим
[204].
Эта хитрость прекрасно известна, в частности, педиатрам и ветеринарам. И те и другие держат у себя в кабинетах банки со сладостями и угощают ими ребятишек или животных после болезненного укола или неприятного медицинского обследования. Когда комментирующее «я» будет вспоминать визит к доктору, завершающие десять секунд счастья сотрут часть минут волнения и боли.
А эволюция освоила этот трюк за целую вечность до появления педиатров. При том, с какими дикими муками сопряжено для многих женщин деторождение, естественно было бы предположить, что, пройдя через такое однажды, никакая нормальная женщина не согласится на повторение. Однако по окончании родов и в последующие дни гормональная система вырабатывает кортизол и бета-эндорфины, которые снимают боль и вызывают чувство облегчения и даже эйфории. Более того, возрастающая любовь к младенцу, восторги друзей и родных, религиозные догмы и национальная пропаганда общими усилиями превращают деторождение из травмы в позитивное воспоминание.
Исследование, проведенное в Медицинском центре имени Рабина в Тель-Авиве, показало, что в память сильнее всего врезаются пиковый и финальный моменты родов, тогда как их общая продолжительность почти не отражается в ней
[205]. В рамках другого исследовательского проекта 2428 шведских женщин поделились своими воспоминаниями о родах через два месяца после разрешения от бремени. 90 процентов из них сказали, что это был позитивный или даже исключительно позитивный опыт. Они вовсе не забыли о боли – 28,5 процента назвали ее запредельной, – но тем не менее в целом оценили пережитое положительно. Комментирующее «я» проходится по нашим переживаниям с ножницами и черным маркером. Оно вымарывает и вырезает некоторые жуткие моменты и помещает в архив историю со счастливым концом
[206].
Классический образ Девы Марии с младенцем Иисусом. В большинстве культур деторождение изображается как чудесное переживание, а не как травма
Почти любой наш серьезный жизненный выбор (спутников жизни, профессий, мест проживания, мест отдыха) делается нашим комментирующим «я». Предположим, вам предоставляются две возможности провести отпуск. Первая: поехать в Джеймстаун в Виргинии и осмотреть исторический колониальный город, где в 1607 году было основано первое английское поселение в материковой Северной Америке. Вторая: осуществить свою давнюю мечту – является ли ею путешествие по Аляске, пляжный отдых во Флориде или приключения в Лас-Вегасе. При этом существует одно условие: если вы выберете отдых своей мечты, то перед посадкой на обратный рейс должны будете принять таблетку, которая сотрет все ваши воспоминания об этом отдыхе. Что случилось в Вегасе, останется в Вегасе. Какой отпуск вы выберете?
Большинство выберет колониальный Джеймстаун, потому что большинство слепо доверяет своему комментирующему «я». А оно равнодушно даже к самым упоительным ощущениям, если их нельзя запомнить.
На самом деле переживающее «я» и комментирующее «я» не являются независимыми друг от друга сущностями. Они очень даже взаимосвязаны. Комментирующее «я» использует наши переживания как важное (но не единственное) сырье для своих историй. Эти истории, в свою очередь, формируют то, что фактически чувствует переживающее «я». Мы ощущаем голод по-разному в разных ситуациях: когда соблюдаем пост, когда не едим перед медицинским обследованием или когда не на что купить еду. Разные смыслы, придаваемые нашему голоду комментирующим «я», создают в реальности очень разные переживания.
Более того, переживающее «я» нередко оказывается достаточно сильным, чтобы саботировать планы комментирующего «я». Можно, например, принять новогоднее решение-обещание сесть на диету и три раза в неделю посещать фитнес-клуб. Такие грандиозные задумки являются монополией нашего комментирующего «я». Но проходит неделя, и переживающее «я» берет верх: лень тащиться на тренировку, проще заказать пиццу, завалиться на диван и включить телевизор.
Тем не менее большинство из нас отождествляет себя с комментирующим «я». Говоря «я», мы подразумеваем сложившуюся у нас в голове историю, а не стремительный поток наших переживаний. Мы отождествляем себя с внутренней системой, которая принимает в себя безумный хаос жизни и плетет из него кажущееся логичным и последовательным повествование. Не важно, что в сюжете полно неправды и пробелов и что он постоянно переписывается, из-за чего наша сегодняшняя история порой прямо противоположна вчерашней. Важно то, что нас не покидает ощущение, будто мы обладаем единой и неизменной сущностью от рождения и до смерти (а возможно, и после). На этом зиждется сомнительная либеральная уверенность в том, что я – индивидуум и что у меня есть отчетливый и твердый внутренний голос, который придает смысл Вселенной
[207].
Смысл жизни
Комментирующее «я» – герой рассказа Хорхе Луиса Борхеса «Проблема»
[208]. Речь в нем идет о Дон Кихоте, герое знаменитого одноименного романа Мигеля Сервантеса. Дон Кихот придумывает себе мир, в котором он, славный странствующий рыцарь, бьется с великанами и спасает прекрасную Дульсинею Тобосскую. В действительности же Дон Кихот – стареющий деревенский идальго Алонсо Кихано; благородная Дульсинея – неотесанная девчонка из соседней деревни; а великаны – ветряные мельницы. Что случится, спрашивает Борхес, если вдохновленный верой в свои фантазии Дон Кихот убьет реального человека? Борхес задает вопрос, который является фундаментальным: что будет, если вымыслы нашего комментирующего «я» нанесут непоправимый вред либо нам самим, либо окружающим? Основных вариантов развития событий три, говорит Борхес.
