Вариант первый: ничего не будет. Лишив жизни реального человека, Дон Кихот и усом не поведет. Власть заблуждений настолько сильна, что он не увидит разницы между настоящим убийством и сражением с воображаемыми великанами.
Вариант второй: загубив человеческую жизнь, Дон Кихот испытает такое потрясение, что мгновенно излечится от всех своих иллюзий. Как отрезвляется, столкнувшись с кошмарами войны, молодой новобранец, уходивший на фронт с верой, что смерть за родину есть благо.
Третий вариант гораздо более сложный и глубокий. Воюя с мнимыми великанами, Дон Кихот просто валяет дурака. Убив же кого-то не понарошку, он будет всеми силами держаться за свои фантазии, так как только они оправдывают его злодеяние. Как ни парадоксально, чем больше жертв мы приносим воображаемому мифу, тем упорнее за него цепляемся, потому что отчаянно хотим придать смысл этим жертвам и причиненным нами страданиям.
В политике это явление известно как синдром «Наши мальчики погибли не зря». В 1915 году Италия вступила в Первую мировую войну на стороне Антанты. Она провозгласила своей целью «освобождение» Тренто и Триеста – двух «итальянских» территорий, «несправедливо» удерживаемых Австро-Венгерской империей. Итальянские политики сотрясали воздух пламенными речами, клянясь восстановить историческую справедливость и обещая возродить славу Древнего Рима. Сотни тысяч итальянских добровольцев устремились на фронт с криками: «За Тренто и Триест!» Они полагали, что это будет прогулка.
Не тут-то было. Австро-венгерская армия выстроила мощную линию обороны вдоль реки Изонцо. Итальянцы бросались на нее одиннадцать раз, отвоевывая в кровопролитных схватках один-два километра, но не добиваясь прорыва. В первом бою они потеряли около 15 тысяч человек. Во втором – 40 тысяч. В третьем – 60 тысяч. Так продолжалось два кошмарных года – до одиннадцатого сражения. После него австрийцы наконец контратаковали и в двенадцатой схватке, известной как битва при Капоретто, наголову разбили итальянцев и отбросили их почти к воротам Венеции. Славное приключение обернулось кровавой бойней. К концу войны погибло почти 700 тысяч итальянских солдат и более миллиона было ранено
[209].
После фиаско первой битвы при Изонцо у итальянских политиков было два варианта действий. Они могли признать свою ошибку и предложить заключение мира. Австро-Венгрия не имела к Италии территориальных претензий и с готовностью пошла бы на мировую, поскольку сражалась с гораздо более сильной Россией. Тогда им пришлось бы обратиться к родителям, женам и детям 15 тысяч итальянских солдат со словами: «Извините, произошла ошибка. Не принимайте близко к сердцу, но ваш Джованни сгинул напрасно, и ваш Марко тоже». Неудивительно, что им легче было произнести другие слова: «Джованни и Марко – герои! Они отдали жизнь за возвращение Триеста в Италию, и мы позаботимся, чтобы их смерть не прошла даром. Мы будем биться до победного конца!» Они так и поступили: послали солдат во вторую атаку и положили еще тысячи. А затем снова выбрали продолжение войны – ведь «наши мальчики погибли не зря».
Хотя, конечно, нельзя винить одних политиков. Массы тоже были за войну. И когда по ее окончании Италия не получила территорий, на которые претендовала, итальянская демократия поставила во главе страны Бенито Муссолини и его фашистов, пообещавших компенсировать принесенные итальянцами жертвы. Если политикам трудно говорить родителям, что их сын погиб зря, то отцу и матери еще больнее говорить это самим себе. А покалеченным? Солдат, потерявший обе ноги, скорее скажет: «Я пожертвовал собой ради славы вечной итальянской нации!», чем: «Я лишился ног, потому что имел глупость поверить думающим только о себе политиканам». С иллюзиями жить проще – они преисполняют страдания смыслом.
Священники открыли это правило тысячи лет назад. Оно положено в основу множества религиозных заповедей и церемоний. Чтобы внушить людям веру в вымышленные сущности типа богов и наций, вы должны заставить их пожертвовать чем-нибудь ценным. Чем серьезнее жертва, тем глубже будет их убежденность в существовании воображаемого бенефициара. Пожертвовав Юпитеру дорогого быка, бедный крестьянин твердо уверует, что Юпитер – не сказка, иначе как ему оправдать свой безумный поступок? Крестьянин будет водить в храм одного быка за другим, чтобы не пришлось признаться себе, что все предыдущие жертвы были пустым переводом добра. И точно так же, случись кому-то потерять сына ради славы итальянской нации или ноги ради торжества коммунистической революции, этого, скорее всего, будет достаточно, чтобы превратить его в ярого итальянского националиста или убежденного коммуниста. Ведь если итальянские национальные мифы или коммунистическая пропаганда – ложь, тогда ему придется допустить, что смерть сына или его собственное увечье абсолютно бессмысленны. Мало кому такое под силу.
Та же логика действует и в сфере экономики. В 1997 году правительство Шотландии решило возвести новое здание парламента. Согласно первоначальному проекту строительство должно было длиться два года и обойтись в 40 миллионов фунтов стерлингов. На деле оно продолжалось пять лет и стоило 400 миллионов фунтов. Всякий раз, когда подрядчики сталкивались с непредвиденными трудностями и расходами, они обращались к шотландскому правительству, прося добавить им времени и денег. И всякий раз правительство рассуждало так: «Мы уже вложили в это десятки миллионов и вконец оскандалимся, если свернем работы и оставим торчать этот недострой. Давайте выделим еще 40 миллионов». Когда несколько месяцев спустя ситуация повторялась, побуждение не бросать начатое было еще более сильным. Так происходило неоднократно, в итоге реальные затраты превзошли расчетную стоимость в десять раз.
Здание парламента Шотландии строилось пять лет вместо двух и обошлось в 400 млн фунтов вместо 40 млн
В эту ловушку попадают не только правительства. Бизнес-корпорации часто вкладывают миллионы в безнадежные предприятия, а люди цепляются за неудачные браки и бесперспективные должности. Комментирующее «я» готово сколько угодно мучиться, лишь бы не признавать, что наши прежние мучения были никому не нужны. Соответственно, если мы хотим смириться со своими прошлыми ошибками, наше комментирующее «я» должно изобрести какой-то сюжетный ход, который наделит их смыслом. Например: покалеченный на войне пацифист может сказать себе: «Да, я лишился ног по недомыслию. Но зато я понял, что война – это ад, и теперь посвящу свою жизнь борьбе за мир. Так что от моего увечья все-таки есть польза: оно научило меня ценить мир».
То есть мы видим, что и само «я» – это тоже нечто воображаемое, так же как боги, нации и деньги. В каждом из нас есть чрезвычайно сложная система, которая из всех наших переживаний оставляет всего несколько образчиков, смешивает их с обрывками виденных нами фильмов, прочитанных романов, услышанных речей и доставивших наслаждение фантазий, и переплавляет весь этот сумбур в кажущуюся связной историю о том, кто я, откуда пришел и куда направляюсь. Эта история говорит мне, что любить, кого ненавидеть и что делать с собой. Она даже может заставить меня пожертвовать своей жизнью, если того потребует сюжет. У каждого из нас свой жанр. Кто-то проживает свою жизнь как трагедию, кто-то живет в бесконечной религиозной мистерии, кто-то играет свою роль в боевике, а кто-то, и таких немало, разыгрывает комедию. Но в конечном счете все люди – просто истории.
