– Какая красота! – воскликнул я.
– Проходная
[15] морская форель. – Отец тоже тяжело дышал. – Не менее пяти фунтов.
Когда мы наконец успокоились и со всех точек зрения повосхищались нашей добычей, отец решил, что с нас хватит на этот день, так как солнце уже сильно припекало. На самом деле ему до смерти хотелось показать рыбину маме, которая часто открыто посмеивалась по поводу размеров нашего улова. Он наклонился, пропустил толстый шнур через жабры форели, а затем, подняв рыбу до пояса, подвесил ее, надежно привязав шнуром к брючному ремню.
– О том, чего глаз не видит, сердце не скорбит, – пошутил он, накидывая сверху плащ. – Пошли, мальчик. Нет, не сюда…
Отец, вдохновленный удачей, был явно в самом приподнятом настроении. Я понял, что из-за большой тяжелой рыбины, которую следовало спрятать под стесняющим движения плащом, он не хочет возвращаться длинным путем через леса и заросли. Несмотря на мои тревожные протесты, он заявил, что мы сократим расстояние, пройдя полями, надо только пересечь главную аллею за большим домом. Мне оставалось лишь последовать за ним.
– Воскресный день, – успокоил он меня, когда мы приблизились к кустарнику, росшему вдоль подъездной дороги к дому. – Там сегодня ни души.
– Но посмотри! – Я указал на штандарт с изображением льва над домом. – Флаг поднят. Она там!
– Видимо, прикорнула после обеда.
Едва он это сказал, как, выйдя из-за куста рододендронов, мы едва не столкнулись нос к носу с пухлой коротышкой в легком муслиновом платье, которая из-под своего кружевного зонтика с изумлением уставилась на нас. Я чуть не упал в обморок. Это была она. Я хотел убежать, но мои ноги отказались повиноваться. Отец же, несмотря на непроизвольный испуг и краткосрочную утрату естественного цвета лица, пытался скрыть свою оторопь. Он снял шляпу и поклонился:
– Ваша светлость… – Он сделал паузу и слегка кашлянул. Я понимал, что он ломает себе голову над тем, как нам выйти из этой катастрофической ситуации. – Надеюсь, вы не расцените это как вторжение. Позвольте мне объяснить…
– Позволяю, – с ужасным шотландским акцентом прозвучал ответ – в ее голосе слышалась смесь подозрения и крайнего неудовольствия. – Что вы делаете в моем поместье?
– Охотно объясню! – воскликнул отец, еще не зная, что сказать, и снова кашлянул. Затем, как фокусник, не приподнимая полы своего плаща, он вытащил из нагрудного кармана одну из визитных карточек. – Мадам, позвольте мне представиться, – сказал он, вежливо, но настойчиво пытаясь всучить визитку хозяйке имения, не обратившей на нее ни малейшего внимания. – Дело в том, что мой партнер минхер Хагеманн из Роттердама… вот его имя на моей карточке… он является кем-то вроде ученого-садовода. Голландец, ну вы понимаете, они все там садоводы. Когда в разговоре на днях я случайно упомянул о вашей знаменитой коллекции орхидей, он просил, просто умолял меня найти для него возможность встретиться с вами. Он полагает, что в следующем месяце будет в Уинтоне. И если бы вы были столь любезны… – Отец замолчал.
Повисла тишина. Взгляд леди Китовый Ус, переходя с одного из нас на другого, остановился на мне, и в ее глазах я прочел роковое узнавание. Наконец она надела пенсне, на золотой цепочке подвешенное на шее, и изучила карточку.
– Королевские голландские дрожжи Хагеманна. – Ее глаза снова нашли мои. – Тесные отношения с эссенцией жизни.
– Да, мадам, – скромно признал отец, уверенный в том, что хорошо выкрутился.
Стоя непринужденно, чуть ли не улыбаясь, он совершенно не подозревал о таинственных, однако методично падающих каплях – каплях воды от форели, уже образовавших довольно большую лужу как раз между его ботинками. Сердце мое замерло. Она видела это? И как, о боже, она на это среагирует?
– Итак, ваш партнер интересуется орхидеями… – Она помедлила. – Я думала, что голландцы выращивают лишь тюльпаны.
– Конечно тюльпаны, мэм. Целые поля. Но и орхидеи тоже.
Призрак улыбки на губах леди Мейкл обнадежил меня. Увы, это была иллюзия.
– Тогда пошли, – решительно сказала она. – Я покажу вам свою коллекцию, и вы можете все о ней рассказать вашему любителю-минхеру.
– Но, мэм, я лишь полагал, что вы назначите встречу, – возразил отец. – Мы и думать не могли о том, чтобы беспокоить вас в воскресенье.
– Всему свое время, мой дорогой сэр. На самом деле я настаиваю на своем. Мне небезынтересно посмотреть, как вы оба будете реагировать на мои орхидеи.
Отец впервые выглядел абсолютно растерянным, словно утратившим дар речи. Но пути назад не было. Наша чичероне, то бишь гид, повела нас по аллее вдоль террасы перед внушительным особняком прямо в оранжерею – в это примыкавшее к дальнему крылу дома огромное стеклянное сооружение в викторианском стиле, декорированное выкрашенной в белый цвет металлической конструкцией. Мы вошли в этот хрустальный дворец через двойные стеклянные двери, которые были за нами тщательно закрыты, и, встреченные потоком влажного воздуха, мы сразу очутились в тропиках. Высоченные пальмы поднимались до самой крыши, перемежаясь с гигантскими папоротниками, распростершими огромные стебли над моей головой, тут же были банановые деревья с гроздьями и кистями миниатюрных плодов, странные переплетенные лианы, колючие юкки, большие водяные лилии в бассейне, размером с чайные подносы, масса роскошных растений, о названиях которых я даже не мог гадать, и среди всего этого, вызывающе пестрые, сияющие, как прекрасные птицы джунглей, – орхидеи.
Будь я в нормальном состоянии, как бы я восхищался этой волшебной материализацией многих своих мечтаний. Даже сейчас я еще помню то возбуждение. Я удивленно глазел вокруг, как в грезе следуя за нашей дамой, которая, переходя от экспоната к экспонату, в почти приятной манере показывала отцу свою коллекцию. Было жарко, ужасно жарко. Я уже начал потеть. Во все стороны разбегались трубы, испуская порции пара, и не знаю, так ли это, но мне от перенапряжения казалось, что там, где особо интенсивно подавалось тепло, наша дама вынуждала отца останавливаться, дабы он выслушал ее и все рассмотрел. Впервые с тех пор, как мы вошли, внимательно посмотрев на него, я увидел, что он страдает. Да, жестоко страдает в своей тяжелой шерстяной одежде. Крупные капли пота стекали по его лицу, которое своим цветом если еще не походило на мамины сэндвичи с томатами, то уже приобрело тона тушеного ревеня.
– Может, вы встали близковато. Не хотите ли снять плащ?
– Благодарю вас, мэм, спасибо, нет, – поспешно сказал отец. – Мне абсолютно удобно. Я люблю тепло.
– Тогда взгляните на эту совершенно исключительную каттлею. Вон там… наклонитесь над трубами, чтобы рассмотреть ее получше.
В отличие от других орхидей, о запахе которых мы пока оставались в неведении, эта каттлея, вероятно, источала ни с чем не сравнимый аромат. Короче, когда отец наклонился над ней, от нее пахнуло рыбой.
