В первый же день, когда я вернулся домой полдвенадцатого, едва переводя дыхание, так как бежал весь путь из школы, опасаясь опоздать, она ждала меня в столовой, стоя прямо и заложив за пояс платья большой палец. Она посмотрела на необычные, оправленные в бронзу и фарфор часы на каминной полке:
– Молодец. Ты пунктуален. Иди вымой руки. И причешись.
Когда я вернулся, она указала мне мое место. Мы сели. Еда, подаваемая Кэмпбелл, молчаливой пожилой служанкой, которая вела себя так, будто я для нее не существовал, была восхитительной, горячей и крайне необычной. Украшения, стоявшие на столе, среди которых прежде всего обращали на себя внимание два серебряных фазана, равно как и тяжелые серебряные столовые приборы сервиза, смущали и подавляли меня. Я уронил свою жесткую салфетку и вынужден был отыскивать ее под стулом. Когда я ее достал, мисс Гревилль любезно обратилась ко мне:
– Для начала у нас будет маленький разговор, Кэрролл. Ты заметил, что я называю тебя просто Кэрроллом? Поскольку теперь ты единственный Кэрролл в этом районе, у тебя не может быть претензий, чтобы называться молодой Кэрролл.
Я, которого с любовью называли Лори и только в самых официальных случаях – Лоуренсом, воспринял это постоянное использование лишь моей фамилии как жестокое оскорбление своих чувств.
– Продолжим. Когда мы идем к столу, ты впредь должен отодвигать для меня стул и, только убедившись, что я удобно села, можешь сесть сам. Ты меня понял?
– Да, мисс Гревилль, – подавленно сказал я.
– Опять же, во время наших обедов, которые, я надеюсь, всегда будут тебе приятны, мы должны развивать искусство беседы. Мы будем говорить о текущих событиях, о спорте, если хочешь, о естественной истории, книгах, музыке и о людях. Первой персоной для обсуждения являешься ты, Кэрролл.
Меня бросило в жар.
– Для начала полагаю, что у тебя нет желания стать парией. Ты, конечно, знаешь, кто это такой?
– Тот, кто воспарил? – пробормотал я.
– Скорее наоборот, Кэрролл. Это существо, которое постоянно купается в жалости к себе. Хочешь быть таким?
– Нет, мисс Гревилль.
– Тогда ты должен перестать жалеть себя. Несмотря на то что я люблю твою маму, я считаю, что ты страдаешь от избытка материнской снисходительности. Поэтому я предлагаю тебе познакомиться со спартанским идеалом. Несомненно, ты знаешь о греческом городе Спарта, где слабых детей просто оставляли на смерть под жгучим солнцем? Или – что еще проще – бросали со скалы.
– О нет! – ахнул я.
– Я, – холодно сказала мисс Гревилль, – увидела тебя на такой скале. Так вот, Кэрролл, ты хочешь, чтобы тебя сбросили со скалы, или ты хочешь жить как настоящий греческий мальчик?
– А как он жил? – Я попытался сказать это пренебрежительно.
– С того дня, как в возрасте семи лет он шел в школу, он проводил значительную часть дня в палестре, занимаясь под наблюдением взрослых физическими упражнениями. Он боролся, бегал, бил по мячу, наполненному семенами смоковницы, ездил верхом без седла, учился метать камни и уклоняться от них, он постоянно участвовал в бесчисленных соревнованиях для мальчиков разных возрастов. Но хватит истории. На сегодня будет достаточно, если я предложу для твоей пользы холодную ванну каждое утро, энергичные упражнения, испытания на выносливость, которые укрепляют тело и разгоняют кровь. Неприятная правда, Кэрролл, заключается в том, что я нахожу тебя мягким, избалованным, бесхарактерным и ненормально одиноким мальчиком.
Вне себя от возмущения, я почувствовал, что на глаза мои наворачиваются слезы.
– Если ты плачешь, Кэрролл, – твердо сказала она, – я с этого момента полностью отрекаюсь от тебя.
Чтобы сдержаться, я сильно прикусил губу. Жестоко оклеветанный, я все же, как ни странно, не хотел, чтобы от меня отреклись. Кроме того, во мне закипало негодование. Слова «ненормально одинокий» застряли в моем сознании.
– Может, вы скажете мне, – осторожно начал я, чтобы не сорваться, – как помочь мальчику в моем положении? С кем он может быть не одиноким?
– Со мной. Я собираюсь заняться тобой. – Мисс Гревилль спокойно и внимательно посмотрела на меня. – Ты когда-нибудь изучал ботанику?
– Нет, – угрюмо ответил я.
– Тогда завтра, поскольку это суббота, ты начнешь ее изучать. Будь готов ровно к девяти. А сейчас съешь еще одну котлету. Только запомни, что вилка – это не лопата. Надо пользоваться ее зубцами. Это не совок. Натыкай.
Таким манером приструнив меня, мисс Гревилль теперь, казалось, ушла в себя. Со слабой необычной улыбкой на губах она, похоже, сосредоточилась на чем-то незримом, продолжая, однако, одним глазом следить за часами. Когда они пробили час дня, она встала и, взяв принесенную ей чашку кофе, подошла к окну. Я безмолвно смотрел, как она стоит за длинным кружевным занавесом, где, полусокрытая, она медленно потягивала кофе. Вдруг чашка застыла в воздухе, а улыбка стала шире. Наконец мисс Гревилль повернулась и с довольным, почти веселым выражением лица поставила свою чашку.
– Теперь можешь идти, Кэрролл, – любезно сказала она. – И не забывай. Завтра утром в девять.
Во второй половине дня в школе, вместо того чтобы слушать сестру Маргарет Мэри, которая пыталась объяснить нам правила сложения дробей, я мрачно, почти бесстрашно размышлял о тех оскорблениях в свой адрес, а вечером, когда мама вернулась из Уинтона, я сообщил ей, что не желаю участвовать в том, что задумала для меня мисс Гревилль.
– Считаю, тебе следует ее послушаться, дорогой, – примирительно сказала мама. – Я совершенно уверена, что мисс Гревилль желает тебе добра.
Таким образом, стало очевидным, что мама в сговоре с моей хулительницей.
На следующее утро, полный ожиданий и опасений, я явился в назначенное время. Мисс Гревилль предстала передо мной в довольно необычном виде. На ней была светлая юбка из твида, намного короче того, что я считал приличным, которая открывала сильные икры, заключенные в пару крепких, видавших виды высоких коричневых сапог. Сдвинутая набок с макушки зеленая тирольская шляпа мисс Гревилль была украшена каким-то пушистым, словно из волосков кисточки для бритья, узором, а за плечом болтался необычный черный лакированный сосуд.
– Это vasculum, ботанический контейнер, – объяснила она, прочитав вопрос в моих глазах. – А здесь наш обед. Можешь понести его.
Передав мне пузатый рюкзак, такой же видавший виды, как ее сапоги, она помогла мне надеть его на спину, затем мы двинулись по хрустящей гравием дорожке вдоль квартала к Синклер-роуд, которая вела прямо вверх по склону холма; при этом мисс Гревилль опиралась на странную заостренную трость, украшенную маленькими серебряными значками. Я хотел спросить ее о них, но она так яростно атаковала склон, что я счел за лучшее следить за своим дыханием. Кроме того, меня ужасно задевали взгляды прохожих, бросаемые на нас, в которых читалось насмешливое узнавание и которые моя спутница надменно игнорировала.
