– Вы не понимаете, Грейс. На все есть свои причины. Я знаю.
Все доводы разума разбивались об эти два последних слова, об эту абсолютную убежденность мисс Гревилль в некоем своем подспудном знании. Мать была на грани отчаяния. К кому она могла обратиться за советом? Те приятельницы из школы Святой Анны, знакомые с прежними пунктиками мисс Гревилль, были не склонны всерьез относиться к маме и отвечали, вопреки всему, что это новое затмение ума пройдет. В любом случае было очевидно, что у них не было никакого желания ввязываться в эту историю. От Кэмпбелл, с которой мама пыталась посоветоваться, было мало толку. Этой глуховатой молчаливой женщине с самого начала не понравилось наше присутствие в доме. Она считала себя главной у своей работодательницы и не желала давать адрес брата мисс Гревилль в Кении, когда мама предложила написать ему. Трудности любого шага в этом направлении казались непреодолимыми, поскольку первая же попытка вмешаться с нашей стороны, несомненно, вызвала бы скандал в городе. Оставалось только ждать. Так и началось это полное дурных предчувствий ожидание, когда время от времени мама, не выдержав, восклицала:
– Когда же это кончится!
Должен признаться, что эта странная ситуация, якобы чреватая в дальнейшем ужасами, вызывала у меня болезненное волнение, которое только усиливалось из-за перемен, касавшихся личности и внешности мисс Гревилль. Ее беспрецедентные по откровенности фразы поражали и смущали меня. Ее бюст и бедра стали полнее, и она завела манеру по-новому стоять, раздвинув ноги и старательно подавая низ живота вперед. Однако впечатление от этих трансформаций меркло под неустанным натиском самой удручающей мысли. Если мисс Гревилль не вернется в свое нормальное состояние, если с ней все будет хуже и хуже, то как она выполнит обещание отправить меня на учебу? И какой тогда смысл в моих головокружительных устремлениях? Они никогда не будут реализованы. Никогда. Мое сердце погружалось в мрачную неизвестность. Я лишался будущего.
Так что можно представить себе, с какой с тревогой я наблюдал за мисс Гревилль, когда мы оставались вдвоем. Такое случалось все реже, поскольку по вечерам мама не отпускала меня от себя. Однако и без общения с мисс Гревилль я продолжал надеяться и опасаться, и мое настроение скакало то вверх, то вниз, как стрелка барометра. В основном я был оптимистом. Это долго не протянется, говорил я себе, это должно пройти. Ничего плохого не случится. И если мы сможем продержаться еще полгода, все будет хорошо. Увы, я обманывал себя. В действие уже пришли другие факторы и обстоятельства, о которых я даже не подозревал. Все мои мысли и чаяния были сосредоточены на мисс Гревилль. Я совершенно забыл о мистере Лесли.
Был мокрый субботний день, и мама читала «Ардхиллан геральд», которая всегда появлялась на выходные. Внезапно я услышал, как она испуганно воскликнула:
– Боже милосердный!
Она изменилась в лице, но не отложила «Геральд», а чуть ли не в отчаянии продолжала читать. Затем газета выскользнула у нее из рук, и мама откинулась на спинку кресла, обратив на меня невидящий взгляд. Это могло означать только одно – катастрофу. У меня по затылку уже бежали мурашки, когда я задал этот слишком привычный вопрос:
– Что случилось, мама?
Она не ответила, видимо не найдя меня в поле своего зрения. Ее губы, насколько я понимал, шевелились не в молитве – это она молча разговаривала сама с собой. Я уже собирался более настойчиво повторить свой вопрос, когда, словно пробившись через звуковой барьер, прозвучали слова, невольно вырвавшиеся у нее:
– Она обязательно прочтет об этом… или услышит.
– Мама… – Я был вынужден взять ее за руку. – Что произошло?
Она заставила себя осознать, что я рядом, прежде чем ответила:
– Мистер Лесли женится. – Она сделала паузу. – Пятнадцатого числа следующего месяца.
И, как бы не в силах продолжать, она протянула мне газету. В разделе объявлений был абзац, озаглавленный: «Популярный викарий женится». И ниже более мелким шрифтом набрано: «Господин Х. А. Лесли и мисс Джорджина Дуглас объявляют о своем бракосочетании». Продолжая читать, я тут же обнаружил, что мисс Джорджина была не кем иным, как сестрой боулера, моего бывшего знакомого по крикету, обладавшего крученым броском, чьи разговоры о паровой двухтрубной яхте были явным свидетельством богатства его родителей. Я поспешно пробежал глазами остальную часть абзаца: «давняя привязанность… внезапное решение со стороны счастливой пары… которое приветствовали их многочисленные друзья и доброжелатели».
– Но это замечательно! – воскликнул я. – Это все решает.
Мать молча посмотрела на меня.
– Разве не понятно, мама? Когда мисс Гревилль увидит, что он женится на другой, до нее дойдет, что он не может жениться на ней.
– И от этого ей, бедной, станет гораздо легче. – Бледная, грустная мамина улыбка обескуражила меня.
– Ты имеешь в виду, что легче не станет…
– Я ничего не имею в виду, – твердо сказала мама, явно желая прекратить разговор. – Но я не хочу, чтобы ты спускался к ней. Пока ситуация не прояснится.
Весь тот вечер мы с мамой старались вести себя как можно тише. В доме тоже было тихо. Наутро мы вышли к десятичасовой мессе. Иногда по воскресеньям мы получали приглашение от мисс Гревилль пообедать вместе с ней. Сегодня, когда мы вернулись из церкви, приглашения не последовало и мисс Гревилль не отправилась в церковь Святого Иуды.
В доме было по-прежнему тихо. Я забыл, что сготовила мама на ланч, потому что на сей раз абсолютно не заметил, что я ем. После этого мама прилегла на час, я сел за свои домашние задания на выходные. В четыре часа я заварил чай. Мы настолько подпали под чары этой неизбывной тишины, что разговаривали чуть ли не шепотом. Я сложил чайную посуду в раковину и все вымыл и вытер, поглядывая на маму. Я видел, что она на грани срыва. Она продолжала тихо, в домашних тапочках, ходить туда-сюда по маленькому коридору, склонив голову набок и все время прислушиваясь.
Затем стемнело, и снова начался дождь. Вдруг, когда я собирался зажечь газовую лампу, в дверь постучали.
Было видно, как мама испугалась. Я, посмотрев на нее, с тревогой спросил:
– Я открою?
Она покачала головой, подошла к двери и сама открыла ее.
Там, в зловещих сумерках, как привидение стояла Кэмпбелл – худая, черная, угловатая. Она выглядела столь же замкнутой и безучастной, как всегда. Ее руки были сложены поверх накрахмаленного фартука.
– Мадам хотела бы вас видеть, – сказала она официально.
– Да, – медленно сказала мама. – Я приду.
– Мадам хочет видеть вас обоих, – сказала Кэмпбелл в той же манере.
Наступила пауза.
– Не уверена, что… – начала мама, поворачиваясь ко мне.
– Все в порядке, мама, – не дал я ей договорить. – Я пойду с тобой.
Ничего героического в моем заявлении не было. Сердце колотилось, в коленях была слабость, но я не хотел быть исключенным из происходящего. Мне и в самом деле казалось, что мисс Гревилль, столкнувшись с такой критической ситуацией, вполне может принять какое-то важное решение относительно моего будущего.
