– Но, помимо того факта, что щеголять в именном тартане почти противозаконно, чем вы занимаетесь, приятель?
– Когда я в Риме, я веду себя как старые добрые римляне, – ничуть не смутясь, добродушно рассмеялся Соммен. – Это мой девиз, когда я путешествую. Прошлым летом я был в Швейцарии. Когда я спустился с последней горы, вы бы не отличили меня от Вильгельма Телля. Недурно, да? Не отличили бы и не отличите.
Однако Бейли продолжал допытываться:
– У вас, должно быть, большой бизнес, чтобы так разъезжать.
Соммен наклонил голову и ответил с внезапной твердостью в голосе:
– Да, сэр, у моей семьи, пожалуй, самый старый табачный бизнес в Лондоне. Мы производим сигареты, сэр. Могу ли я показать вам наш продукт?
Он достал сафьяновый портсигар и открыл его, продемонстрировав ряд длинных плоских элегантных сигарет. Поскольку портсигар пошел по рукам, я увидел, что на каждой сигарете было синим цветом напечатано: «C. Р. Соммен. Особые № 1».
– Могу ли я предложить вам одну, сэр?
– Благодарю вас, нет, – проворчал Бейли, полностью отстранившись от этой демонстрации солидного достатка. – У меня трубка.
После этой пикировки, в которой производитель сигарет выглядел гораздо убедительней своего оппонента, все с еще большим аппетитом налегли на ужин. Когда мисс Кинкейд подала принятый здесь знак вставать из-за стола, мы перешли в гостиную, или, как ее назвала мисс Айли, в «лучший салон». Здесь уже были опущены шторы, защищая нас от вечернего холода, и в камине уютно тлел брикет торфа, испуская аромат болотных трав. Пока разносили песочное печенье и кофе, Соммен подошел к пианино и, стоя над клавиатурой, одним пальцем сыграл «Палочки для еды»
[86].
– Дамы и господа, прошу извинить меня за столь скромную увертюру. Нам очень повезло, что среди нас есть настоящий первоклассный пианист, и с ее любезного согласия я попрошу ее начать наш вечер.
Он вышел вперед и, согнув руку в локте, воскликнул под одобрительный смех:
– Мадам, имею ли я честь проводить вас до инструмента?
Должен признаться, что к этому моменту наш новый друг стал мне порядочно надоедать. Его внимание к маме за ужином было, пожалуй, слишком заметным, а эта дешевая галантность, казалось, подтверждала ее худшие опасения. Я с сочувствием посмотрел на нее, но, к моему удивлению, она не осадила его. Вместо этого она встала, уступив, даже не без изящества, этой непотребной клоунаде.
Она сыграла прелюдию Шопена, затем с большой живостью ринулась в «Danse d’Echarpes» и закончила играть под длительные аплодисменты. Я видел, что на этот раз Соммен был ошеломлен, как будто неожиданно столкнулся с чем-то совершенно ему незнакомым.
– Послушайте, – сказал он, чуть ли не преклоняясь, – это настоящий класс. – Затем, придя в себя, уже без этого ужасного придыхания, добавил: – Абсолютно поразительно. Достойно Альберт-холла.
– Чепуха! – рассмеялась мама и сказала, как бы подзуживая его: – А теперь ваша очередь. Давайте послушаем, как вы поете. Если умеете. Я вам подыграю.
Перебрав разные песни, остановились на «Русалке». К моему разочарованию, у него оказался неплохой голос, лирический тенор, и он с большим чувством спел:
И, света быстрей, он пустился ко дну
И обрел тишину и покой,
Повстречав наконец там русалку одну
В самом сердце пучины морской.
Впечатление, которое произвели на нашу компанию эти два таланта, было настолько сильным, что, к моему неудовольствию, последовала единодушная просьба исполнить что-нибудь дуэтом. Конечно, теперь мама откажется, подведет черту, займет твердую позицию. Но нет, по-прежнему оживленная, как бы бросающая вызов и, похоже, получающая удовольствие, она уже выбрала песню «Парусиновый китель»
[87], даже первая строка которой – «Друзьям говорил, умирая, высокий и сильный улан» – вызывала у меня такое волнение, что я считал эту балладу своей собственностью. Они запели. Мне хотелось заткнуть уши. По крайней мере, я вперил взгляд в потолок и не присоединился к долгим аплодисментам.
К этому времени пение, разговоры и смех, растущая атмосфера близости, а главное, пустая болтовня и слишком навязчивая любезность этого липового члена клана подействовали на меня так, что мне стало душно, жарко и захотелось расстегнуть воротник. Я решил, что все зашло слишком далеко и надо это прекратить. Уловив момент тишины, я громко сказал:
– Мама, я собираюсь идти наверх, – полагая, что она пойдет со мной.
Вместо этого, занятая с Сомменом своей музыкой, даже не оборачиваясь, она ответила:
– Да, иди, дорогой. Тебе пора спать. Я скоро поднимусь.
Поскольку я уже встал, мне ничего не оставалось, как уйти. Она же вернулась не скоро, а поздно, гораздо позже, чем я надеялся. Тем не менее жажда выразить мои противоречивые чувства не давала мне заснуть. Я сел в постели:
– Ты была права, мама. Там было утомительно, ведь так?
Она улыбнулась мне. Ее глаза сияли, а щеки раскраснелись.
– Ой, я не знаю, дорогой. Вообще-то, там было довольно весело, а нам с тобой, Бог свидетель, было в последнее время не до веселья.
– Но, мама, все было так… так дешево и противно.
– Ты так считаешь?
– Он всего-то производитель сигарет.
– Ну, возможно, он довольно назойлив, но я думаю, что у него добрые намерения, поэтому мы не должны быть слишком придирчивы. Давай просто помнить, что мы здесь для праздника, первого у нас за четыре года, и постараемся максимально использовать его.
Это был не тот ответ, который я ожидал услышать от мамы. Повернувшись на бок, я не мог скрыть недовольства, желая ей спокойной ночи.
Однако наутро все мои обиды прошли, и после завтрака я, взяв удочку и сухой паек, отправился с Бейли Найколом к реке Спин. Мама, стоя на крыльце, пообещала присоединиться ко мне через час. Заводь, которую показал мне Бейли, была недалеко от верховьев реки и представляла собой глубокое горное озеро с водой коричневого оттенка в окружении сосен и каменных уступов – его питал стремительный водопад. Увидев, что я определился с местом, Бейли ушел вверх по течению к своей собственной засидке, напоследок, после того как с сомнением оглядел ясное голубое небо, заметив, что сегодня не день клева.
Действительно, успехи у меня были более чем скромные. За два часа я поймал лишь трехдюймового малька лосося, которого, конечно же, осторожно снял с крючка и бросил в воду. Поскольку совсем не клевало, я со все большим нетерпением стал ждать появления мамы. Что ее, черт возьми, там держит? Может, мои часы «Ингерсолл» врут? Нет, судя по солнцу прямо над головой, сейчас был полдень. Шея затекла оттого, что я все время глазел на лесную тропу, а от рева водопада у меня стала кружиться голова. Пошатываясь, я побрел к соснам и съел свою порцию ланча. Мамы так и не было видно. Сердито, лишь минуту поколебавшись, я съел и ее ланч. Она все равно его не заслужила.
