Мы долго молчали. Что она имела в виду? Что поняла много лет назад? Даже половина из всего ею сказанного опровергала эти заранее готовые объяснения. Она не выпускала мою руку. Ее пальцы были вялыми и послушными. У меня снова, как когда-то, глухо застучало под ребрами.
– Полагаю, ты знаешь, что я сходил по тебе с ума, Кэти? Но я всегда считал, что ты надо мной смеешься.
Она посмотрела в сторону, словно пытаясь подобрать точные слова:
– Да, в каком-то смысле я обижала тебя, Лори. Но только лишь потому, что ты обладал тем, чего я не могла у тебя взять. Во всяком случае, что случилось, того теперь не изменить. – Она помолчала, и на лице ее отобразилась тень прежней дразнящей улыбки. – Мы же не собираемся начать все сначала? – Она снова замолчала, как будто чего-то ожидая, затем, пока я еще тужился подобрать правильные слова, вдруг встала и включила свет. – Время собираться. Пойду-ка приведу себя в порядок и переоденусь. Не могу же я быть на торжестве в таком похоронном виде… Скоро вернусь.
Когда она ушла, я встал, походил по комнате, вышел в прихожую, вернулся в комнату, слыша, как она движется там, наверху, слишком уж обостренным слухом. Все чувства, которые я испытывал к ней, снова возродились, только были теперь еще сильнее из-за необычайного сострадания, которое я испытывал к ней, – мне страстно хотелось подняться наверх, чтобы утешить ее, но в глубине души я испытывал страх совершить ужасную ошибку, показаться ей навязчивым и нежеланным при том состоянии, в котором она находилась. И опять же подсознательное чувство приличия, возможно вызванное моей утренней встречей с Дингволлом, удерживало меня. Зачем еще больше усложнять ей жизнь, когда уже и без того все так грустно и запутанно.
Прежде чем я принял окончательное решение, на лестнице раздались шаги, заставившие меня поднять глаза. Она спускалась в белом шифоновом платье, с красной бархатной лентой в волосах. Она чуть подрумянила щеки и выглядела хрупкой и непохожей на саму себя. Она легко взяла меня за руку и сказала в своей привычной манере:
– Пошли. Можешь привести невесту. Они будут ждать.
Мы направились к соседнему особняку и вошли в гостиную Эннисов, жаркую и душную. Здесь уже вовсю правили Дэвиганы, и наше совместное появление насторожило Дэна. Он многозначительно посмотрел на своих родителей: на мать, угрюмую ширококостную женщину, на лице которой читался неизгладимый след шестнадцати уступок законам природы; на коротышку-отца, толстого и кривоногого, с тупым кирпично-красным лицом и взглядом самодовольного барана. Безумно счастливая миссис Эннис подавала напитки, виски «Пауэрс» для мужчин, херес для миссис Дэвиган.
– Для тебя, Кэти, сегодня большой день, – заученно сказала последняя, взяв свой херес. – Великий… святой день!
– Господу это известно. Что ты будешь, Лоуренс, по этому поводу? Мы просто ждем Фрэнсиса. Он будет рад тебя видеть.
– Молодой отец на своих молениях? – осведомился старый Дэвиган.
Сначала я подумал, что это шутка, но он был предельно серьезен, хотя, вероятно, уже принял на грудь, и не раз.
– Он беседует с Каноном.
– А… с самим Дингволлом. Должно быть, о приходе.
– Надеешься, он будет счастлив, Кэти?
– О да, я молилась об этом, иначе побоялась бы разлучаться с ним.
– Иди сюда, садись рядом, Кэти, – сказал Дэвиган-младший после короткой паузы.
– Мне и здесь хорошо. – Она прислонилась к подоконнику. – Кто-нибудь даст мне выпить?
– Конечно, дорогая, – холодно сказала миссис Эннис. – Тебе капнуть хереса?
– Если не возражаете, я бы предпочла виски. Доктор Эннис прописал мне это по рюмке перед сном.
Миссис Дэвиган подняла брови.
– Ну-ну! – сказала она тоном будущей свекрови.
– Похоже, сам доктор задерживается на вызове? – помолчав, спросил старик Дэвиган.
– Он сейчас у себя в приемной. И я знаю, что он там принимает роды. Но в перерыве он обещал заглянуть.
В этот момент с улицы раздался шум, и вошел Фрэнк с таким видом, будто он очень торопился, – улыбчивый, веселый, излучающий такую ауру, что это можно было бы назвать простой, естественной или сверхъестественной добротой или, если позволить себе немножко цинизма, священничеством. Да, Фрэнсис был теперь духовным лицом, в строгом облачении, с рядами черных пуговиц, с манерой ходить на цыпочках, гладко выбритый, готовый к улыбке, идол для приходских старых дев. Он подошел ко мне и тепло взял за руки:
– Как приятно тебя видеть, Лоуренс. Спасибо, что приехал. – Затем, к остальным: – Извините, я опоздал. У меня была долгая беседа… точнее, лекция. Но вот я здесь, мама.
Восторженный вздох миссис Эннис утонул в поздравлениях, и после того, как Фрэнк чуть смущенно прочел молитву благодарения, мы приступили к щедро выложенным яствам, ко всему самому вредному в шотландской гастрономии, сочетающей ужин в шесть часов вечера с тем, что положено к чаю. Миссис Эннис, экономная хозяйка, забыв о бережливости, пошла на такие крайности, как вареный окорок и блэк-бан
[168], сосиски и трайфл
[169], ветчина, язык и вишневый торт. Но при всем том разнообразии и атмосфере благочинного веселья, в которой содержимое блюд отправлялось по известному адресу, данная трапеза представляла собой нечто сложное и напряженное, с подводными течениями, вытекающими из обстоятельств, которые свели нас вместе. Сам Фрэнк был тут ни при чем. Что бы ни творилось в глубине его души, вел он себя прекрасно: спокойный и непритязательный, нежный по отношению к матери, терпимый к тому, что Дэвиган вел себя безобразно, и, за редкими моментами, когда я чувствовал, что мой друг напряжен, – внимательный и ласковый по отношению к Кэти. И внезапно я увидел его таким, каким он и был на самом деле: давший обет безбрачия девственник, созданный по индивидуальному проекту, тот, кто начиная с первых мерцаний разума был обучен, воспитан и подряжен рассматривать целомудрие как кардинальную добродетель Церкви, как важнейшую цель своего собственного существования, тот, чье сердце горячо отреагировало на драматическое резюме в церковной проповеди Канона Дингволла: «Покажите мне непорочного мужчину или женщину, и я покажу вам святого». Он настолько в это поверил, что простая мысль о физической близости казалась ему грубой и отвратительной – некой скверной, от которой следовало немедленно избавиться. Конечно, он любил Кэти, но с полной сублимацией плотского начала в идеализированное представление о браке, – такой брак был настолько далек от реальности, что только высокой патетикой можно было как-то прикрыть его абсурдность.
Сознавая свою собственную зависимость от земных страстей, я не мог не восхищаться этим имманентным воздержанием, чуть ли не завидовал таковому. Но мне было жаль Кэти. Ее плоть тоже нуждалась в земном, а не в небесном. Ее обманули и унизили, и она это ненавидела, возможно, ненавидела и Фрэнка, так как весь вечер оставалась угрюмой и молчаливой. Может, она хотела причинить ему боль, в порядке мести выбрав Дэвигана? Вполне вероятно, но я подумал, сможет ли она действительно справиться с этим – выйти замуж за этого хама и пошляка, который, накачавшись несколькими двойными порциями «Пауэрса» и под конец – для разнообразия – «Гиннессом», становился все более навязчивым и ревнивым. Мне хотелось сказать ей: «Не делай этого, подумай о себе, Кэти», но у меня не было такой возможности – она сидела поодаль, беспокойно ерзая в кресле, ничего не ела, а только вызывающе наливала себе спиртное, бокал за бокалом, – время шло, и, спрашивая себя, пока все ели, какого черта я торчу в этой компании, я теперь чувствовал себя как рыба, вытащенная из воды. Я посмотрел на часы: почти без четверти восемь – мне скоро на поезд.
