Наверное, мне просто не нравится сама метафора. Ведь каково назначение сетей? Ловить живых существ.
Иду по узкой главной улице. Сети, похоже, разрослись за эти годы, а сама деревня, напротив, одряхлела и съежилась. Теперь каждый дом опутан сетями – десять лет назад таких домов было от силы половина. А еще кажется, что сети в Солтене маскируют упадок – облупленную краску, гниющую древесину. И пустых магазинчиков многовато. Ветер треплет линялые растяжки «Продается». Я потрясена упадком. Конечно, деревня никогда не была как с открытки и сильно контрастировала со школой. Похоже, туристы променяли ее на Францию и Испанию. С огорчением вижу, что магазин на углу, где продавалось мороженое, где глазам было больно от аляповатых пластиковых ведерок и совков, – закрылся. В пустой витрине, между рам, среди пыли, обосновались пауки.
Почта на прежнем месте; фасад украшает новая сеть – широченная, оранжевая, с зашитой прорехой прямо посередине. Пятясь в дверь и втаскивая за собой коляску, кошусь на эту сеть, мысленно заклиная: «Не падай, не падай на меня!» Воображение уже разыгралось, сеть рухнула, опутала нас с Фрейей и душит, душит…
О моем появлении возвещает громкий звон колокольчика, однако за прилавком никого. Иду к банкомату – раньше этот угол занимали автоматы со сладостями. Из подсобки никто не выходит. Я не собираюсь брать деньги Кейт, просто у меня только и было, что эти пять двадцаток да еще какая-то мелочь. А без наличных, как ни крути, не обойтись. Мало ли что…
Стоп. Мало ли что? Что конкретно? Почему-то отвечать на этот вопрос не хочется. Для чего могут понадобиться наличные? Для покупок в бакалейной лавке? Для возмещения стоимости билета на ужин? Да, разумеется. Но главное – наличные необходимы, чтобы, в случае чего, смыться.
Ввожу пин-код, и вдруг раздается резкий, скрипучий, похожий на мужской голос. Однако принадлежит он не мужчине – чтобы в этом удостовериться, даже оборачиваться не надо.
– Так-так-так. Кого это к нам принесло и каким ветром?
Забираю купюры из пасти банкомата, прячу кредитку в карман и оборачиваюсь. За прилавком материализовалась Мэри Рен – местный старожил, неофициальная глава деревни. На почте она работала еще в ту пору, когда я училась в школе, – так чего удивляться? И все же вид Мэри Рен почти сбивает меня с ног. Мне почему-то казалось, что она или на пенсии, или вовсе покинула этот мир. Ну да, как же. Не дождетесь.
– Здрасте.
Вымучиваю улыбку, одновременно пряча кошелек в сумочку.
– Вы совсем не изменились, Мэри.
Это и правда, и ложь. Лицо у Мэри такое, какое и было, – вроде каменной плиты, источенной непогодой. Черные глазки-буравчики смотрят с прежней проницательностью. А вот волосы… Раньше они темной рекой ниспадали до самой талии; теперь стали грязно-седыми. Мэри больше их не распускает, а заплетает в косицу вроде бечевки – такую тощую, что на кончике едва удерживается резинка.
– Айса Уайлд, – произносит Мэри.
Выходит из-за прилавка, останавливается, руки в боки – массивная, крупная. Этакая каменная тетка.
– Чтоб мне пропасть!.. Каким ветром, спрашиваю?
На миг я теряюсь, скольжу взглядом по вееру из местных газет, цепляюсь за броский заголовок: «В РИЧЕ НАЙДЕНЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ОСТАНКИ».
Наконец вспоминаю, что́ Кейт наврала таксисту.
– Я… я на вечер встречи приехала. Ну, в Солтен-Хаус.
– Да ладно.
Взгляд Мэри скользит по моему пропотевшему льняному платью, задерживается на коляске, на личике спящей Фрейи.
– Честно говоря, не ожидала. Не думала, что ты вернешься. Столько уже было вечеров встречи – а ты на них не появлялась. Да и никто из этой вашей клики.
Звук «и» она произносит отрывисто и коротко – как булавкой колет. Не сразу разбираю слово «клика». Затем понимаю: Мэри права. Мы и были кликой – Кейт, Тея, Фатима и я. Нам хватало общества друг друга. Все остальные требовались исключительно в качестве объектов наших розыгрышей. Казалось, пока мы вместе, мы все можем преодолеть, с любой бедой справиться. Самонадеянные, безбашенные – вот какими мы были. Теперь мне и без намеков Мэри стыдно за прошлое.
– Ну а Кейт вы ведь нередко видите? – уточняю я, чтобы перевести разговор.
Мэри кивает:
– Еще бы. Единственный банкомат – у нас на почте, так что твоя Кейт волей-неволей сюда захаживает. Она, видишь, не уехала, как многие; осталась верна Солтену. Люди ее за это уважают, несмотря на то, что Кейт себе на уме.
– Себе на уме? – эхом отзываюсь я. Получается резковато.
Мэри хохочет, сотрясаясь всем своим грузным телом.
– Ну да. Кейт – будто кошка, сама по себе гуляет. Делает, что в голову взбредет, никто ей не указ. Амброуз – тот нелюдимым-то не был, вечно-то он в деревне, в пабе, с народом. Мог бы обособиться на своей мельнице, но нет – нашей, деревенской жизнью жил. А дочка его… – Мэри снова буравит меня глазками, повторяет: – Кейт – себе на уме.
Сглатываю. Как бы сменить тему?
– Я слышала, ваш Марк теперь в полиции служит.
– Верно, – кивает Мэри. – Очень удобно, когда полицейский – из своих. Так-то Марк к Гемптон-Ли прикреплен, но, раз дом его тут, нам, солтенцам, и внимания, и заботы больше.
– Он по-прежнему живет с вами, Мэри?
– Куда ж ему деваться? Сама, наверное, видела: наши дома лондонцы под виллы покупают, вот цены и взлетели. При таких-то ценах молодым на собственное жилье не накопить.
Глазки-буравчики останавливаются на моем кошельке, на дорогущей сумке от «Марни» – ее подарил мне Оуэн. Минимум пятьсот фунтов, а то и больше.
– Да, наверное, это тяжело, – выдавливаю под пристальным взглядом. – Зато приезжие обеспечивают доход местным? Так ведь?
Мэри только фыркает.
– Держи карман шире! Они, прежде чем из Лондона выехать, едой багажники свои набивают. Чтобы в наши лавки не заглядывать даже. Вон, Болдок-то, мясник, закрылся!
Молча киваю. Мне почему-то стыдно за брезгливых лондонцев.
Мэри качает головой.
– И пекарня закрылась. Помнишь, была у нас такая – «Крофт и сыновья»?.. Почитай, нынче только и есть в Солтене, что почта да паб – остальное все позакрывали. Да и то, при тех делах, что на пивоварне творятся, паб долго не протянет. В убыток себе работает. Куда Джерри нашему деваться, а? Ни пенсии, ни сбережений…
Мэри делает шаг ко мне, приподнимает козырек коляски.
– Я гляжу, ты родила. Девочка?
– Да.
Заскорузлый палец касается щечки Фрейи, ползет к подбородочку. Под ногтями у Мэри – красноватая грязь. Вероятно, это почтовые красные чернила; но мне почему-то кажется, что кровь. Изо всех сил стараюсь не выдать отвращения и страха за моего ребенка.
– Ее зовут Фрейя.
– Выходит, ты больше не Уайлд? Сменила фамилию?
