– Погодите.
В третий раз за день завожу пластинку:
– Молока я в чашку нацедила, чашка – в холодильнике. Одеяльце – Фрейя его не любит, но, я надеюсь, постепенно привыкнет – на комоде, подгузники – в шкафу.
Перечисляю способы успокоить Фрейю. Рефреном звучит: «Мой телефон у тебя есть».
Фатима переминается с ноги на ногу, Тея вздыхает.
– Ты номер мой не потеряла, Лиз?
– Не. Вот он. – Лиз хлопает ладошкой по комоду. Там же лежит стопка десятифунтовых купюр – ее заработок.
– Молоко в холодильнике, – повторяю я. – Может, Фрейя и не станет пить – она к бутылочке не привыкла. Но, если проснется, все-таки попробуй дать ей бутылочку.
– Не волнуйтесь, мисс.
Голубенькие глазки излучают простодушие.
– Мама говорит, никто лучше меня с братишкой не управляется. Братишку, мисс, всегда на меня оставляют – и всегда все хорошо.
Звучит не слишком убедительно, однако я киваю.
– Пойдем уже, Айса, – не выдерживает Тея.
Ее ладонь – на дверной задвижке.
– Правда, надо идти. Опоздаем.
– Да-да, сейчас.
Господи, что я делаю? Чутье не просто подсказывает – оно вопиет о том, насколько неправильно мое решение. Но выбора нет. Между мной и Фрейей словно натянут резиновый жгут, который душит меня по мере того, как я удаляюсь от моей девочки.
– Попробую слинять оттуда пораньше, Лиз. Но ты мне звони, слышишь? Если что-нибудь произойдет – любая мелочь, – звони!
Лиз кивает. Отлипаю от нее, ухожу от Фрейи, и каждый шаг отдается в груди гулкой, болезненной пустотой.
Впрочем, стоит пройти по шатким мосткам и ощутить на лопатках тепло предзакатного солнца, как противная пустота чуть отпускает.
– На моей машине поедем? – уточняет Фатима, достав ключи из сумочки.
Кейт косится на часы.
– Не знаю. По дороге будет десять миль, но не в этом дело. Сейчас как раз тракторы с полей возвращаются – они дотемна работают. Если какой-нибудь трактор выедет с поля прямо перед нами, нам его не объехать. Придется тащиться за ним, а тракторы не быстрые. Опоздаем.
– Что делать? – Вид у Фатимы настолько перепуганный, что становится смешно. – Пешком надо идти?
– Пешком определенно получится быстрее. Через марш всего-то пара миль.
– Я же на каблуках!
– Ну так возьми сандалии!
Кейт указывает на пару крохотных сандалий марки «Биркеншторк», которые Фатима оставила на крыльце.
– Спокойно пройдем по маршу, – продолжает Кейт. – Не увязнем – дождей давно не было.
– Решайтесь, девчонки! – Тея прямо загорелась этой идеей. – Прогуляемся, как в старые добрые времена. Вдобавок, Фати, сама прикинь, что будет твориться на школьной парковке. Фиг найдешь место, а потом фиг выберешься, пока остальные не разъедутся.
Этот довод – решающий. По глазам Фатимы ясно: ей, как и нам всем, вовсе не хочется застрять в Солтен-Хаусе. Скроив для порядка не слишком довольную мину, Фатима переобувается. Следую ее примеру. Правда, сандалии у меня те же, в которых я днем ходила в деревню; морщусь от прикосновения ремешков к свежим мозолям. Кейт с самого начала надела босоножки на плоской подошве. Тея тоже; кому-кому, а ей лишние дюймы роста без надобности.
Бросаю последний взгляд на окно спальни, где оставила Фрейю. В груди снова щемит. Отворачиваюсь. Передо мной – дорога на юг, к морскому побережью. Глубоко вдыхаю.
И мы уходим.
Точно – как в старые добрые времена; эта мысль мне приходит, едва мы ступаем на тропу, по которой когда-то возвращались в Солтен-Хаус. Вечер дивный, воздух прозрачный и искрит, небо располосовали подсвеченные закатом облачка, песок под ногами еще не остыл.
Мы не проходим и мили по берегу, когда Кейт внезапно останавливается.
– Предлагаю срезать путь. Здесь.
С минуту не могу понять, какое «здесь» она имеет в виду. Потом соображаю: Кейт указывала на сломанную лесенку возле изгороди, едва видную сквозь крапиву и ежевичник.
– Ну и шуточки у тебя, – прыскает Тея.
– Я просто… я подумала… так короче… – мнется Кейт.
– Ничего не короче!
Фатима обескуражена. Слишком густо наложенные тени и темная подводка делают ее глаза еще более удивленными.
– Ты сама знаешь, что не короче. Наоборот, получится крюк. И вообще, я в эти дебри ни ногой. Не хочу одежду порвать. Вон там, дальше, есть нормальная лестница. Мы же по ней перелезали изгородь, когда в школу возвращались – разве нет?
Кейт делает глубокий вдох, будто собралась возражать, а потом послушно идет дальше по тропе, бросив:
– Как хотите.
Сказано еле слышно, может, мне вообще показалось.
– Что это с ней? – шепчу Фатиме.
– Странное поведение. Но, Айса, я ведь ничего особенного не потребовала, правда? В смысле – сама посмотри! – Фатима кивает на свой колоритный наряд – летящие шелка, длинное драгоценное ожерелье. – Как мне в этом лезть в кусты?
– Разумеется, – говорю я. Ускоряем шаг – мы уже отстали. – О чем только Кейт думала?
Я понимаю, о чем думала Кейт, едва мы достигаем привычной развилки. Как я могла забыть? Ясно теперь и другое: почему днем Кейт повела Тею вверх по течению Рича, на север – а не к югу, на морское побережье.
Мы-то сворачиваем вправо и перебираемся через изгородь, чтобы оказаться на марше – а тропа ведет к морю, и там, на берегу, еле видное за дюной, что-то маячит; там ветер полощет оградительную ленту, натянутую полицейскими.
Это – тент. Из тех, что раскидывают над местом преступления: здесь ведется идентификация останков.
Сердце екает, подступает тошнота. Как мы сразу об этом не подумали?
Тея и Фатима тоже все поняли. Их лица одновременно вытягиваются. Мы переглядываемся за спиной Кейт, которая шагает прямиком к лесенке, стараясь не смотреть на дивный морской пейзаж, на море – мерцающее под вечерними небесами, простертое до самого горизонта. Потому что гармония теперь нарушена, потому что в дюнах раскинут лагерь криминалистов.
– Прости, Кейт, – лепечу я.
Кейт уже ставит ногу на первую ступеньку, подол ее платья с принтом из розовых роз полощется на ветру.
– Кейт, мы не подумали…
– Ладно. Все нормально, – бросает Кейт чужим голосом.
Конечно, ничего не ладно и не нормально. Как мы посмели забыть? Мы же знали! Мы из-за этого и приехали!
– Кейт…
Фатима умоляет, но Кейт уже перебралась через изгородь и идет вперед, строго вперед. Ее лица не видно – нам остается только виновато переглядываться, а затем почти бегом догонять Кейт.
