Ответом мне – натянутая улыбка, за которой мисс Уэзерби скрывает готовность расплакаться.
– Приезжай еще, Айса. Я думала, ты опасаешься, что будешь здесь персоной нон грата, но поверь – это не так. Надеюсь, отныне ты станешь посещать все вечера встречи. Ты ведь приедешь в следующем году, Айса?
– Конечно.
Заправляю прядь волос за ухо.
– Конечно, мисс Уэзерби, я приеду.
Наконец-то она меня отпускает. По пути к выходу, ища глазами Кейт и остальных, успеваю подумать: удивительно, до чего быстро вспоминаешь прежние навыки, до чего легко снова солгать.
Первой нахожу Фатиму. Она стоит в дверях, с тревогой глядя на подъездную аллею. Мы с ней замечаем друг друга одновременно. Фатима подпрыгивает и хватает меня за руку чуть выше кисти.
– Где тебя носит? Тея набралась, нам нужно домой. Ты что, туфли свои искала? Так они давно у Кейт!
– Извини, Фати.
Ковыляю к ней по подъездной аллее, увязая каблуками в гравии.
– Я не туфли искала, нет. Сначала меня приперла к стенке Джесс Гамильтон, а потом мисс Уэзерби. Еле вырвалась.
– Мисс Уэзерби? – У Фатимы лицо вытягивается. – Ей-то что нужно было?
– Ничего особенно. – Я не лгу – просто не говорю половину правды. – По-моему, ее… ее мучает совесть. Ну, за прошлое.
– Так ей и надо, – мрачно выдает Фатима и спускается с крыльца.
Вместе мы пересекаем границу света, который падает из школьных дверей. Фатима выбирает дорожку, ведущую к хоккейной площадке. В наше время здесь было бы темно – хоть глаз выколи, сейчас вдоль дорожки установлены фонари на солнечных батареях. Впрочем, они лишь отпугивают лунный свет, и промежутки между ними кажутся провалами, полными чернильного мрака.
Для нас тогдашних, пятнадцатилетних, марши были почти домом. Не помню, чтобы мы когда-либо испытывали страх, пробираясь к мельнице или обратно в Солтен-Хаус. Сейчас, едва успевая за Фатимой, я представляю себе кроличьи норы – в них так легко угодить и заработать перелом лодыжки. А еще можно забрести в топкое место. Так и вижу: меня затягивает трясина, соленая жижа залила рот, невозможно крикнуть, позвать на помощь. Подруги удаляются, не замечая меня. Бросают совсем одну. Нет, не совсем. На ум приходит тот, кто написал записку; тот, кто притащил к порогу Кейт окровавленную овцу…
Фатима здорово от меня оторвалась. Должно быть, ей тоже жутко и хочется поскорее догнать Кейт и Тею. Передо мной слабо маячит ее силуэт, шелка развеваются, переливаясь в темноту.
– Фатима, подожди! Нельзя ли помедленнее?
– Ой, прости.
Она останавливается возле лаза через изгородь, ожидая меня. По ту сторону изгороди Фатима идет медленнее, приноравливается к моему осторожному шагу – потому что мы теперь на марше и я увязаю каблуками в зыбкой почве. Мы молчим, слышно только наше тяжелое дыхание, да еще я время от времени спотыкаюсь. Где же Кейт с Теей?
Наконец я не выдерживаю – слишком жуткая тишина повисла над маршами.
– Представляешь, она мне предлагала Фрейю в Солтен записать!
Фатима даже приостанавливается – как я и рассчитывала. Можно чуть передохнуть. На лице Фатимы – смесь ужаса и недоверия.
– Ты про мисс Уэзерби? Не может быть!
– Может.
Мы продолжаем путь, только теперь еще медленнее.
– Вообрази, Фати, как я опешила. Не нашлась, что ответить.
– Надо было сказать: «Только через мой труп!»
– А я промолчала.
Снова пауза. Подумав, Фатима произносит:
– Я бы на пансион ни Самира, ни Надию никогда не отдала. А ты?
Трудный вопрос. Думаю о ситуации у нас дома, о том, через что пришлось пройти отцу. Отдать Фрейю в закрытую школу? Да я ведь на один вечер не в состоянии ее с чужими оставить – вон как сердце прыгает, точно кофейное зерно в кофемолке!
– Не знаю, Фати. Даже представить не могу.
Снова темнота. Под нашими ногами дрожит хлипкая дощечка, переброшенная через канаву.
– Да когда же они успели так далеко убежать, черт бы их побрал! – шипит Фатима.
Не успевают еще над маршем смолкнуть ее слова, как мы обе слышим звук. И в то же мгновение видим нечто живое, шевелящееся впереди нас. Это точно не идущий человек. Это бесформенная масса, и она издает омерзительные булькающие звуки.
– Господи, что это? – шепчу я.
Фатима стискивает мне руку. Резко останавливаемся.
Прислушаться мешает сердцебиение.
– Н-н-не знаю, – шепотом отвечает Фатима. – Может, зверь какой?
Память мигом подбрасывает картинку: вывороченные кишки, окровавленная шерсть, кто-то по-звериному скорчился над растерзанным трупом… Булькающий звук повторяется, что-то падает. Доносится нечто похожее на рыдания. Пальцы Фатимы впились мне в руку.
– Это… – Фатима еле выдавливает слова. – Это они… девочки…
– Тея! – кричу я. – Кейт!
– Мы здесь! – отзывается знакомый голос.
Бежим сквозь тьму и скоро видим: на четвереньках, свесившись над канавой, стоит Тея, а Кейт держит ее за плечи.
– Проклятье! – восклицает Фатима. В голосе и усталость, и отвращение. – Я знала, что этим кончится! Еще бы, вылакать две бутылки на пустой желудок!
– Заткнись, – рычит Тея. В следующий миг ее снова рвет.
Наконец она поднимается – бледно-зеленая, с размазанной косметикой.
– Идти можешь? – спрашивает Кейт.
Тея кивает:
– Я в порядке.
– Нет, ты далеко не в порядке, – фыркает Фатима. – Это я тебе как врач говорю.
– Заткнись, – повторяет Тея. – Я сказала, что могу идти, чего тебе еще надо?
– Чтобы ты хоть один день нормально питалась и воздерживалась от алкоголя.
С минуту я сомневаюсь – слышала Тея слова Фатимы или не слышала, и будет ли отвечать. Тея вытирает рот, сплевывает в траву. Наконец полушепотом она произносит:
– Скучаю по тем временам, когда ты была нормальной.
– Нормальной? – переспрашиваю с недоумением.
Фатима молчит – похоже, дар речи потеряла то ли от изумления, то ли от гнева.
– Надеюсь, Тея, ты не то имела в виду, о чем я подумала, – произносит Кейт.
– Да думай ты что хочешь!
Тея выпрямляется, шагает на тропу. Должна признать, не ожидала от нее такой твердости в ногах.
– Хиджабом обмоталась и воображает, что этого достаточно… Если Аллах тебя простил, Фатима, я за тебя рада. Только сомневаюсь, что полиция сочтет это смягчающим обстоятельством.
Последнюю фразу Тея бросает небрежно, едва обернувшись к Фатиме.
