– Сама знаешь, что нет, – отвечаю я. – И никогда не было. Придется заезжать на почту. Зачем тебе наличные? За такси я заплачу.
– На дорогу надо, – упрямо говорит Тея. – Пожалуйста, Рик, давайте заедем на почту.
Рик поворачивает направо. Скрещиваю руки на груди, подавляя вздох.
– До поезда времени полно! – Тея закрывает сумочку и смотрит на меня. – И нечего дуться.
– Я не дуюсь, – сердито отвечаю я.
Это неправда. Еще как дуюсь. Причина становится мне ясна, когда Рик выезжает на мост, ведущий к деревне Солтен. Я не хочу туда возвращаться. Никогда.
– Что, уже обратно?
Голос раздается за нашими спинами. От неожиданности вздрагиваю. Тея занята – вводит пин-код, – значит, мне придется отдуваться за двоих. Оборачиваюсь. Передо мной – Мэри Рен. Подкралась бесшумно, вылезла из какой-то невидимой подсобки.
– Мэри! – Моя рука невольно взлетает к груди. – Боже, вы меня напугали. Ну да. В Лондон возвращаемся. Мы ведь только ради вечера встречи приезжали.
– Именно это ты и говорила, – с расстановкой произносит Мэри.
Оглядывает меня с ног до головы. На миг появляется ощущение: Мэри ни единому моему слову не верит, насквозь меня видит, да и моих подруг тоже. Лгать ей бессмысленно, она все наши тайны давно разгадала. С Мэри, как ни с кем в деревне, был близок Амброуз. Впервые за все годы я задаюсь вопросом: что он ей рассказывал?
Раздумываю над словами Кейт о деревенских сплетнях, о причастности к ним Мэри Рен. И впрямь: когда ни зайдешь в «Солтенский герб» – Мэри непременно восседает у барной стойки, а от ее утробного хохота стаканы позвякивают. Судя по всему, Мэри в курсе всех солтенских дел. Пожелай она защитить Кейт – мигом бы сплетникам рты заткнула, выгнала бы из паба поганой метлой. Но Мэри этого не сделала. Даже ради дочери человека, которого называла своим другом.
Почему? Вот вопрос. Неужели и она подозревает Кейт?
– Чудно́е время вы для приезда выбрали, – продолжает Мэри Рен. Следует кивок в сторону кипы еженедельных газет, пестрящих фотографиями.
– В каком смысле чудно́е? – Голос мой чуть дрожит. – Вы о чем?
– О том, чего это вас в школу понесло? – Лицо у Мэри непроницаемое. – О них тут, понимаешь, говорят, а они на вечер встречи приперлись. Кейт-то наверняка не сильно приятно, когда вокруг шепчутся…
Сглатываю. Не представляю, что сказать.
– Шепчутся? О чем?
– Все о том же. Да и кто людей-то осудит? Я и сама, хоть режь, не верю.
– Во что это вы не верите? – Тея отвлекается от банкомата, сует кошелек в карман джинсов. – Что за намеки?
Тея готова к обороне, это видно по лицу. Хочется дать ей знак: тише, успокойся, с Мэри так нельзя. С ней надо поосторожней.
– Не верю, что Амброуз просто так взял да и свалил, – выдает Мэри.
Она в упор смотрит на Тею – на ее джинсы в облипку, на соски, что так явно выделяются под откровенным топом.
– Он, конечно, был не без греха, – продолжает Мэри, – но в дочке души не чаял. В огонь и в воду за нее пошел бы. Никогда не поверю, что Амброуз сбежал, оставил Кейт кашу расхлебывать.
– Обратное не доказано, – произносит Тея.
Ростом она не уступает громиле Мэри; стоит, руки на бедрах – отзеркаливает Мэри, будто силами с ней меряется.
– А раз доказательств нет, то, по-моему, нет и смысла гадать. Вам так не кажется?
Мэри морщится – не то ярость подавить старается, не то отвращение выражает.
– Мне кажется, – с расстановкой произносит Мэри, – гадать осталось очень недолго.
– Что вы имеете в виду? – спрашиваю я.
Сердце колотится. Оглядываюсь на такси, где Фрейя, надежно пристегнутая в детском кресле, посасывает пальчики.
– Почему недолго, Мэри?
– Вообще-то, это тайна следствия… Мой Марк сказал, тело откопали…
Мэри манит меня пальцем. Сама того не желая, вся подаюсь к ней, ощущаю щекой ее горячее дыхание.
– Ну и вот: если кому доказательств и не хватает, так, помяните мое слово, этому трупу безымянным быть не век.
«Яне отдам Фрейю. Я не отдам Фрейю».
Фраза крутится в моей голове, как мантра. Поезд мчит нас на север, в Лондон.
«Я не отдам Фрейю».
Слова попадают в такт колесам поезда.
«Я не отдам Фрейю».
Тея, в солнцезащитных очках, поднятых на темя, сидит напротив. Голова ее мерно ударяется об оконное стекло, глаза закрыты. На крутом повороте удар по стеклу слишком силен, голова резко откидывается, что-то в позвоночнике щелкает. Тея открывает глаза, трет место ушиба.
– Ой! Я что – уснула?
– Да.
Отвечаю кратко, чтобы не выдать досады. Вроде поводов для этой досады нет, разве только вот какой: я сама измотана и рада бы отключиться, подобно Тее – а не могу. Вчера – то есть уже сегодня – мы пошли спать около трех, а в половине седьмого меня разбудила Фрейя. С самого ее рождения мне ни единой ночи не удалось поспать нормально, без пробуждений. Даже в поезде расслабиться не могу – Фрейя у меня на груди, в слинге. Вдруг поезд дернется, или я сама, задремав, наклонюсь вперед и раздавлю ее? Хотя… дело не только в этом страхе. Дело в страхе вообще – поэтому заспанное лицо Теи вызывает такое раздражение. Как можно спать, когда наше будущее висит на волоске?
– Извини.
Тея потирает глаза.
– Сегодня ночью вообще не спала. Не могла. Мысли… – Она косится на соседние сиденья и договаривает: – Сама знаешь, о чем.
Еще бы не знать. И от этого совсем тяжко.
Почему-то насчет Теи я вечно ошибаюсь. В душу ей заглянуть труднее, чем Кейт или Фатиме, – она очень скрытная. Но под уверенностью в себе и напускным пофигизмом скрывается страх – тот же, что у нас, если не сильнее. Я могла бы это уже и усвоить.
– Это ты извини, Тея. Мне сегодня тоже не спалось. Тоже мысли.
Мысли, озвучить которые я не в силах. Что, если меня привлекут к уголовной ответственности? Что, если я потеряю работу? А Фрейя – вдруг ее отнимут?
Нет, нельзя такое произносить вслух – тогда точно накликаешь беду.
– Если, допустим, они выяснят… – Тея замолкает, снова оглядывает вагон, подается ко мне ближе, говорит едва слышным шепотом: – Если, допустим, они выяснят, что это – он, мы ведь все равно не при делах? Мог же он свалиться в канаву – после передозировки?
– Ну да, свалился и сам же закопался! – шепотом возражаю я. – Не прокатит.
– Сама знаешь: канавы смещаются. Там же зыбучий песок! Что говорить о дельте Рича. Рельеф давным-давно изменился под наступлением дюн. А мы…
Тея в третий раз оглядывается и произносит явно не ту фразу, которую собиралась произнести изначально:
