Жуткий калейдоскоп перед глазами: вывороченные овечьи кишки, окровавленная записка, конверт, набитый рисунками из прошлого…
Люк резко оборачивается, прослеживает за моим взглядом.
Его движение провоцирует сквозняк, лампа вспыхивает – всего на долю секунды, но этой доли достаточно, чтобы разглядеть лицо молчаливого наблюдателя.
Это – Кейт.
С моих губ срывается сдавленный крик, и Кейт устремляется на верхний этаж.
Люк спешно натягивает футболку, застегивает джинсы, позабыв о ремне. Перескакивая через две ступени, он мчится наверх, но у Кейт преимущество и в расстоянии, и в проворстве. Хлопает дверь мастерской, поворачивается ключ в замке. В следующее мгновение я слышу, как Люк колотит в дверь и кричит:
– Кейт! Кейт! Впусти меня!
Ответа нет. Дрожащими пальцами начинаю застегивать платье, кое-как встаю с дивана.
Шорох шагов на лестнице, и, судя по всему, Люк совершенно раздавлен. Наконец он вступает в круг золотого света.
– Черт.
– Она что – с самого начала следила? – шепчу я. – Мы же ее звали – почему она сразу не вышла?
– Черт ее разберет.
Он закрывает лицо ладонями, словно таким способом можно стереть картинку: Кейт, белая, оцепеневшая, на лестничной площадке.
– Сколько она так простояла?
– Не знаю.
Мои щеки вспыхивают.
Сидим на диване плечом к плечу. Молчим. У Люка окаменело лицо. Не знаю, как выгляжу сама – но мысли путаются, мечутся от подозрений к отчаянию, от вожделения к страху. Зачем Кейт следила за нами? С какой целью?
Неотвязнее всего эта вспышка лампы, выхватившая из мрака ее лицо – белое, как маска, с провалами огромных глаз, с застывшим в попытке не вскрикнуть ртом. Чужое, совсем чужое лицо. Что стало с моей подругой? Кто эта женщина – скрытная, желчная?
– Мне лучше уйти, – наконец произносит Люк. Он даже встает, но к двери не делает ни шагу. Стоит, смотрит на меня, хмурит темные брови. В свете лампы скулы вырисовываются с особой отчетливостью, и лицо кажется затравленным.
Сверху слышится хныканье Фрейи. Я колеблюсь. Метнуться в спальню? Остаться с Люком? Люк заговаривает прежде, чем я успеваю сделать выбор.
– Айса, тебе здесь опасно находиться.
– Что? – Даже не стараюсь скрыть шок. – Ты о чем?
– О мельнице.
Люк делает широкий жест, охватывает и дом, и подступившую к нему воду, и бесполезные электрические розетки, и шаткую лестницу.
– То есть дело не только в самом доме…
Он умолкает, трет глаза, делает глубокий вдох и выпаливает:
– Тебе нельзя оставаться наедине с Кейт.
– Она же твоя сестра, Люк.
– Ничего подобного. Она мне не сестра, а тебе – не подруга. Нельзя ей доверять, Айса.
Люк понизил голос до шепота, хотя Кейт ну никак не может нас слышать. Между Кейт и нами – три этажа, да еще запертая дверь.
Качаю головой. Быть не может. Что бы Кейт ни сделала, какая бы угроза сейчас над ней ни нависала – она моя подруга. Мы дружим почти двадцать лет. И я не стану слушать Люка. Потому что он заблуждается.
– Можешь мне не верить, – продолжает Люк.
Он говорит торопливо, в то время как крики Фрейи становятся все громче. Хочу бежать к ней. Люк удерживает меня за запястье – нежно, но крепко.
– Можешь мне не верить, Айса, но, пожалуйста, будь осторожна. Тебе нельзя здесь оставаться. Ни минуты.
– Я уеду завтра же, – обещаю с усилием, с мыслью об Оуэне и обо всем, что ждет меня в Лондоне.
Люк качает головой.
– Завтра будет поздно. Ты должна ехать немедленно.
– На чем? До утра поездов не будет.
– Пойдем ночевать ко мне. Я лягу на диване, – поспешно говорит Люк, – если тебя этот момент смущает. Но здесь одну я тебя оставить не могу.
«Я не одна. Я с Кейт», – думаю я. Впрочем, Люк явно не это имеет в виду.
Фрейя уже заходится криком. И я решаюсь.
– Сегодня я никуда с места не сдвинусь. Не потащусь с Фрейей и всем багажом через марш среди ночи…
– Зачем тащиться? Вызови такси… – перебивает Люк.
Не слушаю, продолжаю говорить:
– Я уеду завтра утром. Первым же поездом. В восемь часов. Так что не волнуйся. И потом, со стороны Кейт мне ничего не угрожает. Что это ты выдумал? Мы семнадцать лет дружим, Люк. Не может Кейт представлять опасность. Я ей доверяю. Полностью.
– Я знаю ее дольше тебя, – выдыхает Люк так быстро, что я едва успеваю расслышать его слова в промежутке между криками Фрейи. – И у меня есть причины не доверять ей.
Фрейя плачет в полный голос. Нельзя больше игнорировать ее, и я осторожно высвобождаю запястье.
– Спокойной ночи, Люк.
– Спокойной ночи, Айса.
Он смотрит мне вслед. Лампу я уношу с собой, оставляя его в темноте. Беру на руки Фрейю – горячую, сотрясающуюся в гневных рыданиях. Она сразу успокаивается, и в наступившей тишине я слышу, как щелкает замок, как шаги Люка с шорохом удаляются от мельницы, как их поглощает ночь.
Не могу уснуть. Лежу, таращусь в темноту, прокручиваю сказанное и услышанное за эти сутки. Кейт утверждала, что уничтожила рисунки. Лгала. В этом – а может, и в чем-нибудь другом. В памяти всплывает перекошенное лицо Оуэна в миг расставания. И напряженное лицо Люка, обнимающего меня в круге света.
Нестыковки и несообразности накладываются одна на другую, и не собрать осколков разбитого сердца. А на периферии сознания, словно танцовщицы вокруг майского шеста, мельтешат призраки девчонок – нас прежних. Они, эти девчонки, переплетают цветные ленты, свивают правду с ложью, путают подозрения с воспоминаниями. Ближе к рассвету от всей этой неразберихи остается одна-единственная фраза, и она такая отчетливая, словно кто-то шепчет ее мне на ухо.
Надо было тебя выбрать… ну, тогда.
Что имел в виду Люк? Что он имел в виду?
Фрейя просыпается в половине седьмого. Кормлю ее, лежа в постели, и прикидываю, как поступить. Знаю: надо возвращаться в Лондон, мириться с Оуэном. Чем дольше я тяну, тем труднее будет спасти то, что осталось от наших отношений.
Но при одной только мысли мне становится физически плохо. Фрейя, сосредоточенная, серьезная, тянет молоко, щурится от утреннего света. Почему мне так не хочется возвращаться к Оуэну? Уж точно не из-за происшествия с Люком; по крайней мере, Люк – не единственная причина. И дело не в обиде на Оуэна – обида прошла. Сегодняшняя ночь выявила причины ярости, открыла мне глаза на мои измены Оуэну, длившиеся на протяжении почти десяти лет.
Причина вот в чем: теперь все, что я стану говорить Оуэну, будет только множить мою ложь. Правду я открыть не могу – во всяком случае, сейчас. И не потому, что боюсь за его карьеру и/или не хочу предавать девочек. Правда станет подтверждением: наши отношения до сих пор строились на лжи, которой я пичкала себя последние семнадцать лет. Я поняла и приняла это – но не хочу признаваться Оуэну.
