Ужин заканчивался философской беседой с «винопитием», и хотя сам Цезарь пил мало, он мог позволить себе посмаковать вместе с Клеопатрой лучшее цекубское вино — римский аналог современного шампанского, и пили его из хрустальных бокалов. С одной стороны, это были своего рода музыкально-поэтические вечера с участием таких знаменитостей, как «благоухающий певец и музыкант-виртуоз»
[338] Марк Тигелий Гермоген и митиленский поэт Кринагор, кстати, посетивший Цезаря в 45 году до н. э., а с другой — философские дискуссии единомышленников-филэллинов, которые вел иногда друг Клеопатры, философ Филострат.
Изначально греческие пиры представляли собой исключительно мужские вечеринки с выпивкой, куда женщин приглашали только для того, чтобы разбавить сугубо однополые компании, однако смешанные собрания не очень нравились некоторым мужчинам. Вот что по этому поводу сочинил Ювенал:
Впрочем, несноснее та, что, едва за столом
поместившись, <…>
Сопоставляет поэтов друг с другом, <…>
Та, что стремится прослыть ученой, речистой не в меру;
Пусть же матрона, что рядом с тобой возлежит,
не владеет
Стилем речей, <…>
Пусть не поймет и из книг кой-чего, мне прямо
противна <…>
Та, что, древность любя, неизвестный нам стих
Хотя на таких мероприятиях привычки потребления вина женщинами строго регламентировались, двор Клеопатры на Тибре, по-видимому, руководствовался совсем иными традициями Птолемеев и их божества-покровителя Диониса, бога виноделия, чьи мистерии были раньше запрещены в Риме, а потом возрождены знаменитым трезвенником Цезарем. Несомненно, этот жест адресовался Клеопатре, однако появление культа, связанного с потреблением спиртного на людях и плясками, должно быть, не нашло понимания у многих нетерпимых в вопросах нравственности римлян. Это утверждение особенно справедливо в отношении тех, кто ратовал за возвращение республики и кому, главным образом противникам Цезаря, не очень-то нравилось, что в Риме пребывает иностранка в окружении своих придворных.
Хотя Цезарь жил с женой-римлянкой Кальпурнией в официальной резиденции на Священной дороге, согласно древним источникам, он совершенно открыто появлялся на людях с Клеопатрой. Некоторые современные историки утверждают, что он был слишком занят, чтобы часто видеться с ней, и навещал ее лишь время от времени. Наоборот, влияние Клеопатры на Цезаря нельзя недооценивать.
Разумеется, это влияние не оставили без внимания республиканцы, которые уже давно во всем, что им не нравилось, винили «неримский» источник, будь то греческий или египетский. Цицерон, считавший, что Александрия — это город мошенников и плутов, нанес Клеопатре по крайней мере один визит, чтобы получить некие литературные труды, по его словам, якобы обещанные ему. От своих шпионов и доносчиков она узнала о его высказываниях и мнении о ней, и никаких книг он не получил. Это, очевидно, удручило Цицерона, но из-за какой-то проблемы в отношениях с женщинами, о чем свидетельствуют несколько неудачных попыток жениться, не говоря уже об отвращении почти ко всему греческому, примером чего служит употребление им слова «graeculus» — «гречишка», и ненависти к монархии, едва ли он смог бы завести дружбу с женщиной, которую даже не назвал по имени, а просто величал «царица» с явной издевкой.
Его отношение, безусловно, отражало огромное расхождение между египетской монархией и римским республиканизмом, хотя присутствие Клеопатры в Риме шло вразрез не только с республиканскими идеалами, но также с положением римских женщин. В те времена, когда лучшей эпитафией для римской женщины могла бы стать следующая: «Приятная собеседница и подобающего поведения, на ней держался дом, и она пряла шерсть»
[340], просто немыслимо было, чтобы женщина обладала большей властью, чем окружающие ее мужчины.
Цицерон, конечно, утверждал, что «предки наши признали нужным отдавать всех женщин, ввиду неразумия, под власть опекунов»
[341], но он никогда не посмел бы высказывать такие сентенции в присутствии превосходившей его по интеллекту Клеопатры. А вот в письме к другу Цицерон писал: «Царицу я ненавижу; что я по праву так поступаю, знает Аммоний, поручитель за её обещания, которые имели отношение к науке и соответствовали моему достоинству. <…> О Саре я узнал, помимо того что он негодный человек, что он, сверх того, еще заносчив по отношению ко мне: всего один раз видел я его у себя в доме; на мой любезный вопрос, что ему нужно, он сказал, что ищет Аттика. О гордости же самой царицы, когда она находилась в садах за Тибром, не могу вспомнить без сильной скорби. Итак, с ними — ничего»
[342].
Что касается упоминания о загадочном человеке по имени Сара, то оно могло быть сокращенной формой египетского имени Серапион, хотя не исключено, что речь шла о брате Клеопатры, Птолемее XIV, царский титул которого «сын Ра» произносился в Риме «са ра». Если он действительно навещал Цицерона, то вера первого в свой божественный статус объясняет его видимую заносчивость, как и сетования оратора по поводу гордости его единокровной сестры.
Раздумывая, как защитить Цезаря от чрезмерного влияния, оказываемого на него этой непривычно волевой женщиной, и будущее Рима, Цицерон и его друзья-республиканцы с не меньшим подозрением относились к Антонию, давнишнему противнику Цицерона. Называя Антония «гнусным человеком»
[343], Цицерон высмеивал его за преклонение перед всем греческим, любовь к экзотической одежде, в частности, белой обуви афинских чиновников и александрийских жрецов, и за то, что во время службы в Галлии он предпочитал носить одежду местных жителей. Иногда Антоний одевался на манер Геракла, считавшегося божественным предком его семьи и которого он напоминал телосложением, а также «своею одеждой: всякий раз, как ему предстояло появиться перед большим скоплением народа, он опоясывал тунику у самых бедер, к поясу пристегивал длинный меч и закутывался в тяжелый военный плащ»
[344].
