Помимо кремового цвета жемчуга, она могла надеть ювелирные изделия с ярко-зелеными египетскими изумрудами, цвет которых, столь обожаемый ее птолемеевскими предками, совпадал с цветом лица у бога плодородия Осириса, отождествлявшегося с греческим Дионисом. Жемчугом и драгоценными камнями украшали в то время даже обувь. У позолоченных сандалий Клеопатры, какие она переняла у Афродиты, могла быть толстая пробковая подошва, ибо рост и стан имели существенное значение для главы государства. Подражая Клеопатре, в сандалиях на высокой платформе ходили и александрийские модницы.
Увешанная драгоценностями с надушенной головы до позолоченных ног, Клеопатра теперь могла ступить на палубу позолоченного корабля и плыть на север мимо Кипра, а затем на восток к побережью Киликии. Ее прибытие со стороны легендарного острова, места рождения Афродиты, будет служить подтверждением ее идентичности, даже до того как она сама появится в поле зрения.
Как она того хотела, «повсюду разнеслась молва, что Афродита шествует к Дионису на благо Азии»
[430], когда невиданный корабль вошел в устье реки Кидн, и толпы людей начали собираться на поросших шафраном берегах, чтобы увидеть самое знаменательное в истории явление. Клеопатра «поплыла вверх по Кидну на ладье с вызолоченной кормою, пурпурными парусами и посеребренными веслами, которые двигались под напев флейты, сочетавшийся со свистом свирелей и бряцанием кифар. Царица покоилась под расшитою золотом сенью в уборе Афродиты, какою изображают ее живописцы, а по обе стороны ложа стояли мальчики с опахалами — будто эроты на картинах. Подобным же образом и самые красивые рабыни были переодеты нереидами и харитами и стояли кто у кормовых весел, кто у канатов. Дивные благовония восходили из бесчисленных курильниц и растекались по берегам. Толпы людей провожали ладью по обеим сторонам реки, от самого устья, другие толпы двинулись навстречу ей из города, мало-помалу начала пустеть и площадь, и в конце концов Антоний остался на своем возвышении один»
[431].
Пока он ждал в гордом одиночестве на опустевшем форуме, царственная гостья не спешила ступить на его территорию и оставалась под балдахином как богиня в своем святилище. Ибо сейчас разгоралась битва волевых личностей, которую Клеопатра намеревалась выиграть. Поэтому она отклонила приглашение Антония к обеду и сама позвала его со свитой на свой корабль. Антонию ничего не оставалось, как согласиться, и с этого момента она начала одерживать верх.
Когда Антоний в сопровождении эскорта с зажженными факелами вышел на берег, где ее позолоченный корабль продолжал сиять, хотя солнце уже давно зашло за горизонт, сотни огней сверкали как звезды среди оснастки, так «что трудно было оторвать взгляд или представить себе зрелище прекраснее»
[432]. Официальная встреча Антония, происходившая на глазах изумленных жителей, напоминала праздник огней в честь Исиды. Когда наконец его провели к царице, он, «пораженный, помимо внешности, также и умом Клеопатры, тотчас влюбился в нее, как юноша, хотя ему в это время исполнилось уже сорок лет»
[433].
В огромной обеденной зале с золотыми и пурпурными портьерами Клеопатра «устроила в честь его царское пиршество, на котором все было из золота, всё в драгоценных камнях, всё самой тонкой работы. <…> При виде несметного богатства Антоний остановился как вкопанный, Клеопатра же с улыбкой сказала, что это ее подарок»
[434].
После окончания этой чрезвычайно важной встречи, в ходе которой Клеопатра объяснила свои действия в недавнем конфликте, она пригласила Антония и сопровождавших его лиц к себе на обед на следующий вечер. «Второй пир был еще великолепнее, так что первый показался убогим. И опять она подарила всё это ему, а военачальникам позволила унести с собой каждому свое ложе; чаши и покрывала тоже были розданы гостям. А когда настало время расходиться, она предоставила высшим чинам носилки и слуг, прочим же гостям — коней с серебряной сбруей; и каждому был приставлен эфиопский раб с факелом»
[435].
Во время последней встречи Клеопатра устроила такое же представление, только на этот раз пол обеденной залы был выстлан ковром из лепестков роз высотой несколько футов. И только когда она удовлетворилась произведенным эффектом, она наконец приняла приглашение Антония, который «приложил все усилия к тому, чтобы превзойти ее роскошью и изысканностью, но, видя себя побежденным и в том и в другом, первый принялся насмехаться над убожеством и отсутствием вкуса, царившими в его пиршественной зале»
[436]. Ибо, несмотря на греческое образование и любовь к греческой культуре, Антоний всегда, в сущности, оставался грубоватым солдафоном, и Клеопатра, поняв, что ей придется иметь с ним дело на этом уровне, так и стала делать «смело и без всяких стеснений»
[437], прежде чем приступить к реализации своего плана по приведению его политических амбиций в соответствие со своими собственными.
Клеопатра намеревалась возродить планы, которые она строила с Цезарем, вспомнив о пророчестве в «Книгах Сивилл» о том, что бессмертный царь вместе с вдовствующей царицей покорит Рим. И «женщина миром всецело тогда завладеет, и станет он ей во всем подчиняться и слушаться беспрекословно. <…> Вдова окажется мира царицей»
[438], и наступит новый золотой век единства между Востоком и Западом. Представив свой визит в Таре как наступление нового золотого века, Клеопатра предложила Антонию блестящее будущее со всеми ресурсами, необходимыми для покорения Парфии и установления единоличной власти над римским миром. За это он устранил бы ее оставшихся врагов.
Располагая сведениями, что «царица» Арсиноя пытается выдавать себя за истинную правительницу Египта, вынужденную жить в Эфесе, и что она уговорила египетского наместника на Кипре Серапиона помогать Кассию, Клеопатра настояла на немедленной казни сестры, и Антоний согласился. И «что бы ни требовала Клеопатра, все выполнялось без всякого внимания к священному или справедливому. Сестру Клеопатры Арсиною, находившуюся просительницей <…> в храме Артемиды, Антоний приказал убить посланным к ней людям»
[439]. Так в храме, где издавна забивали скот для всего города, теперь лишили жизни бывшую царицу Египта.
