К весне 30 года до н. э. Октавиан уже находился на Родосе, куда Клеопатра отправила сообщение, что готова отречься от престола и просит сохранить власть за ее детьми. Через посланца она передала крупную взятку и знаки власти египетского монарха точно так же, как в свое время Рим послал Птолемею IV тогу взамен его любимого одеяния Диониса, тем самым делая намек Октавиану, настаивавшему на том, чтобы римляне носили тогу, дабы подчеркнуть отличие от изнеженных жителей Востока. Хотя Октавиан принял деньги и экзотические знаки царской власти, он уклонился от прямого ответа. Он поступил так же, когда Клеопатра послала гонцом учителя своих детей Эвфрония, который привез еще одну крупную сумму и передал просьбу царицы оставить ее детей наследниками египетского престола.
В то время как Клеопатра продолжала жить со своими детьми во дворце, предположительно на острове Антиродос, Антоний предпочел в уединении переживать измены своих бывших союзников, в том числе Ирода. Антоний удлинил мыс, выступавший в море, и на его оконечности к западу от острова Антиродос построил башню из гранита и мрамора, оказавшуюся напротив дворца Клеопатры. Царица могла видеть Антония, но он оставался вне ее досягаемости и в полной изоляции от внешнего мира. Это уединенное место он называл Тимонеум по имени афинянина Тимона, ненавистника людей, на чьей могиле было начертано: «Здесь я лежу, разлучась со своею злосчастной душою. Имени вам не узнать. Скорей подыхайте, мерзавцы!»
[563]
Антоний послал к Октавиану своего сына Антилла, некогда обрученного с дочерью Октавиана, Юлией. Он привез крупную сумму денег и сообщение, что его отец хочет жить в Александрии просто как частное лицо или в Афинах, если это невозможно. Хотя Октавиан оставил себе деньги, ответил он Клеопатре, «что ей будет оказано полное снисхождение при одном условии — если она умертвит или изгонит Антония»
[564].
Затем Антоний отправил Октавиану письмо, в котором сообщал, что готов покончить с собой, если это спасет Клеопатру, но в данном случае из состояния инертности его вывела заговорившая в нем ревность. Молодой и красивый вольноотпущенник Октавиана, Фирс, беседовал с Клеопатрой дольше, чем другие, что вызвало у Антония подозрения, и он приказал высечь гонца. Отпустив его назад к Октавиану, он написал, что поступил так, потому что «Фирс держал себя слишком заносчиво и высокомерно»
[565]. И добавил, что если Октавиан хочет расквитаться, то может высечь бежавшего к нему его вольноотпущенника Гиппарха.
Прекратив наконец самозаточение, Антоний решил наслаждаться тем, что ему оставалось от жизни, «и, принятый Клеопатрою в царском дворце, принялся увеселять город нескончаемыми пирами, попойками и денежными раздачами»
[566]. Если свое тридцатидевятилетие Клеопатра отметила намеренно скромно, то по случаю пятидесятидвухлетия Антония, очевидно, обрадованная, что он к ней вернулся, 14 января 30 года до н. э. устроила «празднество такое блестящее и пышное, что многие из приглашенных, явившись на пир бедняками, ушли богатыми»
[567].
Чтобы символически отмежеваться от предателей Планка, Тиция и Деллия, супруги распустили прежний «Союз неподражаемых» и создали новый, назвав его «Союзом смертников». В него вошли их преданные сторонники, они носили венки из ядовитых цветов и дали клятву, что умрут вместе с Клеопатрой и Антонием, когда придет время. В их число входил и Канидий Красс, сумевший вернуться в Египет.
Желая найти безболезненный способ ухода из жизни, если возникнет такая необходимость, Клеопатра решила последовать примеру своего дяди Птолемея Кипрского, покончившего с собой, когда римляне завладели его царством. Любой ценой она хотела избежать участи своей единородной сестры Арсинои, которую в цепях провели по Риму, городу, где она сама правила вместе с Цезарем. Про себя твердо решила, что никогда больше не вернется туда, и, уж конечно, сделает так, чтобы «не достаться произволу победителя»
[568].
С этой целью «изо дня в день» в мусейоне она занималась изучением токсикологии и «собирала всевозможные смертоносные зелья и, желая узнать, насколько безболезненно каждое из них, испытывала на преступниках, содержавшихся под стражею в ожидании казни. Убедившись, что сильные яды приносят смерть в муках, а более слабые не обладают желательною быстротою действия, она принялась за опыты над животными, которых стравливали или же напускали одно на другое в ее присутствии»
[569]. Говорят, что основатель александрийской библиотеки Деметрий Фалерский избрал смерть от укуса аспида. В Александрии так казнили преступников, и греческий врач Гален считал эту казнь гуманной. И наконец Клеопатра «пришла к выводу, что, пожалуй, лишь укус аспида вызывает схожее с дремотою забытье и оцепенение, без стонов и судорог: на лице выступает легкий пот, чувства притупляются, и человек мало-помалу слабеет, с недовольством отклоняя всякую попытку расшевелить его и поднять, словно бы спящий глубоким сном»
[570]. Поэтому в царском зверинце она «имела аспидов и разных других змей»
[571] на тот случай, если придется свести счеты с жизнью.
Выбрав идеальный способ достойного ее статуса ухода в мир иной, Клеопатра поспешила закончить строительство своей будущей усыпальницы — мавзолея, к сооружению которого приступила в начале своего правления в соответствии с фараоновской традицией. Правда, она нарушила традицию тем, что не пожелала быть похороненной в Соме. Клеопатра построила несколько усыпальниц и монументов для себя и ближайших родственников в виде отдельного комплекса. Как пишет Плутарх, гробница находилась «близ храма Исиды»
[572]. Поскольку других уточнений не дается, это могло относиться к любому из многих храмов Исиды, имевшихся в городе, в том числе к круглому храму в восточном квартале Хадра со статуями членов царской семьи и большим зданием. Однако упоминание Диона Кассия о «гробнице, которую она велела выстроить при царском дворце»
[573], дает основание предположить: речь идет о той, что находилась близ храма Исиды у моря на полуострове Лохиада.
В дошедших до нас описаниях гробницы говорится, что «это было высокое и великолепное здание»
[574]. Оно вызывает воспоминания об исключительной красоты родильном доме, построенном Клеопатрой в Гермонтисе, «богатый декор которого служит ярким примером барочного стиля [птолемеевской] архитектуры. Смелое решение конструкции крыши над входом, игра света и тени на капителях и эффект, производимый огромным, наподобие окна переходом между внутренней частью помещения и наружным пространством, поражают»
[575].
