Тут, в глубине страны, все иначе. С такими людьми, как бабушка близнецов, нелегко объясниться, в их кирунди много разных тонкостей, он изобилует старинными поговорками и выражениями, относящимися к незапамятным временам, чуть ли не к каменному веку. Нашего с Донасьеном уровня на это не хватало. Старая женщина старалась объяснить нам, где найти нынешнего владельца велосипеда. Но мы не понимали ни словечка, а потому вместе с Годфруа и Бальтазаром, теми самыми братьями-обрезальщиками, вернулись к машине, чтобы Инносан послужил нам переводчиком. Братья согласились показывать дорогу, они забрались в кузов, мы сели в кабину и поехали назад по асфальту. Отъехав на два километра от Чибитоке, свернули к деревне и нашли там некоего Матиаса, которого близнецы видели верхом на моем велике. Оказалось, что этот Матиас продал его другому человеку по имени Станислав, из Гихомбы. Мы снова сели в грузовик вместе с братьями и Матиасом и очень скоро отыскали упомянутого Станислава, но он уже продал велосипед какому-то крестьянину из Куригитари. Мы двинулись в Куригитари, пополнив компанию Станиславом. С крестьянином повторилась та же история, и вот мы снова едем, прихватив с собой еще и крестьянина, который взялся показать нам, где живет следующий покупатель, некий Жан-Боско из Гитабы. Но только мы добрались до Гитабы, как нам сказали, что Жан-Боско сейчас в Чибитоке. Возвращаемся в Чибитоке, находим там Жана-Боско и слышим, что тот продал велик одному крестьянину в Гитабе…
Разворачиваемся. Но тут, на главной улице Чибитоке нас останавливает полицейский и спрашивает, что это мы делаем, набившись в пикап вдевятером. Инносан начинает рассказывать всю эпопею: как у меня украли велосипед и как мы ищем нового владельца. Был полдень, зеваки стекались со всех сторон, и очень скоро вокруг нашего пикапа скопилось несколько сотен человек.
Мы стояли прямо напротив центрального казино, занимавшего первое место в городе по продаже спиртного. Там сидели бургомистр и еще несколько местных должностных лиц, доедали шашлык из козлятины и запивали теплым пивом. Собравшаяся вокруг нас толпа привлекла их внимание. Бургомистр медленно поднялся с табуретки. Подтянул брюки, рыгнул, поправил ремень и неспешной походкой усталого хамелеона направился к нам, расталкивая зевак. Толстое брюхо, жирные губы, мясные пятна на рубашке цвета хаки. Черты его продолговатого лица были довольно тонкими, но сзади оттопыривался здоровенный бабий курдюк, а спереди выпирал круглый тугой живот, как у беременной на сносях. Не бургомистр, а калебас.
Пока все эти господа точили лясы, я вдруг увидал в толпе Каликста. Того, кто украл мой велик! Я закричал, но поздно — Каликст метнулся в сторону с быстротой зеленой мамбы и дал деру. Весь город кинулся за ним вдогонку, точно за курицей, которую хотят зарезать на обед. Немного крови в снулый полуденный час действует бодряще. Народное правосудие — это звучит куда цивилизованнее, чем линчевание. К счастью, в тот день последнее слово осталось не за народом. Толпа настигла Каликста, но полиция быстро положила конец демократическому избиению. Бургомистр попытался овладеть ситуацией: встал в позу и, намереваясь утихомирить разгоряченные умы, начал возвышенную речь о том, как важно оставаться законопослушным гражданином. Но в такой час дня и в такую жару его ораторское вдохновение быстро иссякло. Он замолчал на полуслове и вернулся на законное место — перед кружкой пива, которым так приятно остудить свой собственный ум. Изрядно помятого Каликста отвели в местную тюрьму, а Донасьен подал официальный иск.
Каликст за решеткой, но велик-то мне не вернули! Значит, надо искать его дальше, ехать к крестьянину из Гитабы. А значит, возвращаться на тропу, которая ведет к бабушке близнецов. На этот раз Инносан, не слушая предостережений Донасьена, свернул прямо в грязь, хотя машина легко могла там увязнуть. Гитабой называлось место на вершине холма, где стоял саманный домик, крытый листьями банана. Мы поднялись к нему, и на какой-то миг у нас захватило дух — такой прекрасный открывался вид. Небо умыто дождем, жаркое солнце заливает огромную зеленую равнину, которую прорезает красно-кирпичная жилка реки Рузизи, от влажной почвы поднимаются спирали розоватого тумана. Донасьен любовался этой картиной в благоговейном молчании, а Инносану было абсолютно все равно, он чистил ногти той самой распроклятой зубочисткой, которую только что вынул изо рта. Красота мира — не по его части, ему интереснее выковыривать всякую гадость из разных частей тела.
Посреди двора на циновке какая-то женщина, стоя на коленях, молола сорго. Чуть позади сидел на табурете мужчина. Это и был сам крестьянин. Он пригласил нас войти. Если к нам домой кто-нибудь являлся без предупреждения, папа недовольно огрызался: «В чем дело?» Тут — все наоборот, нас встретили учтиво и приветливо. Мы вовсе не чувствовали себя чужаками. Нелепую компанию, вломившуюся ни с того ни с сего в этот дворик на холме, приняли как долгожданных гостей. Даже не справившись, зачем мы пришли, крестьянин пригласил нас во двор и предложил сесть. Он только что вернулся после работы в поле. Его босые ноги потрескались от пыли, одет он был в залатанную рубаху и закатанные до колена полотняные штаны. Облепленная землей мотыга стояла сзади, прислоненная к стене домика. Молоденькая девушка вынесла из дома три стула, женщина улыбнулась нам, не переставая размалывать сорго каменными жерновами.
Не успели мы сесть, как во двор въехал мальчишка, крутя педали моего велосипеда. Я, не раздумывая, сорвался с места, бросился к нему и вцепился в руль. Крестьянин и его домашние тоже встали и смотрели на нас недоуменно и растерянно. Мальчик от изумления нисколько не противился, когда я стал отнимать у него велосипед. Повисло неловкое молчание, Донасьен потряс за плечо Инносана, чтобы тот объяснил на кирунди, зачем мы пришли. Нечеловеческим усилием Инносан отлепился от стула, на котором успел так вольготно усесться. Ему было ужасно лень повторять историю, которую он только что изложил полицейским, но все же он еще раз пробубнил ее с начала до конца. Хозяева слушали молча. Лицо мальчишки кривилось все больше, по мере того как он понимал, к чему идет дело. Когда Инносан закончил, крестьянин в свою очередь пустился в объяснения, склонив голову набок и воздев руки к небу, будто умолял о пощаде. Он говорил, что долго откладывал деньги, отказывал себе во всем, чтобы сделать такой подарок сыну, что они бедные люди, добрые христиане. Инносан, казалось, не слушал его, ковырял своей зубочисткой в ухе, а потом с интересом рассматривал добытую оттуда дрянь. Донасьен был тронул горем хозяев, но сказать ничего не решался. Крестьянин еще лопотал, а Инносан уже подошел ко мне, взял велик и погрузил его в кузов. Семейству же крестьянина сухо и раздраженно посоветовал обратиться к тому, кто виноват в их горе и сидит сейчас в Чибитоке за решеткой. Пусть, дескать, предъявляют иск к Каликсу, чтобы вернул им деньги. Потом позвал в кабину меня. Нехотя подошел и Донасьен. Было видно, что он напряженно думает. Опустившись же на сиденье рядом со мной, он глубоко вздохнул и сказал:
— Пожалуйста, Габриэль, давай не будем забирать велосипед. То, что мы делаем, хуже, чем кража. Мальчишке страшно больно.
— Еще чего! — фыркнул Инносан.
Я тоже рассердился:
— А как же я? Мне тоже было больно, когда Каликст украл мой велик.
