Если связать эти яркие моменты истории становления папской власти воедино, то можно согласиться с доводом, что в Средние века были сделаны решающие шаги к институту папства, каким мы его знаем. Дионисий показал важность такой власти для развивавшегося корпуса канонических законов на Западе. Папы римские Геласий и Мартин четко сформулировали, почему императоры должны держать свои липкие руки подальше от богословия, и продолжили воплощать теорию на практике, в то время как учение Григория Великого сосредоточивало мысль многих западных церковнослужителей на Риме, пока он занимался модернизацией папского чиновничьего аппарата, превращая его в гораздо более серьезную организацию увеличением доходов, и положил начало процессу, в ходе которого папство сойдет с орбиты Константинополя и отправится на запад в поисках будущих богатств. Но в то время как фактор отдельной личности, который мы сейчас рассматривали, вполне реален, следует изо всех сил сопротивляться любому искушению соединить все точки воедино, чтобы нарисовать образ сознательного обращения в тот период власти пап к Западу (как это иногда делалось с Григорием в главной роли). Реальность была совсем другой.
Прежде всего, отношения между папской властью и императором в Константинополе требуют более тщательной оценки. Думаю, вполне вероятно, что папы в конце V – начале VI в. пользовались в некотором роде свободой от плотного имперского контроля. Был бы Геласий таким смелым в своем письме к Анастасию, если бы жил на территории Восточной Римской империи, – это весьма и весьма сомнительно. Безусловно, имелись бы значительные последствия, и на протяжении почти двухсот лет после падения Равенны под натиском армий Юстиниана летом 540 г. Рим, являясь одним из пяти равных патриархий, находился под всеобъемлющей властью императора. Наверное, папской власти, которая научилась жить без империи (хотя, как мы видели в главе 2, Рим и пальцем не пошевелил, чтобы положить конец Акакианскому расколу, не проконсультировавшись сначала с Теодорихом), было досадно, когда ее насильно вернули на орбиту Константинополя, и это периодически вызывало проблемы из-за фурора, который по-прежнему окружал Вселенский собор в Халкидоне на Востоке. Некоторые восточные священнослужители не смогли принять без дальнейших комментариев его определение Христа, которому присущи «две природы». Отсюда и появилась череда императоров, пытавшихся найти компромиссные решения, добавляя что-то к этому определению или убирая из него что-то, чтобы сделать его приемлемым для основной массы восточных церковников. Но так как «Послание» папы Льва было главной частью протокола собора (и почти единственным вкладом, который Запад когда-либо вносил в христологические споры), Рим категорически отказывался идти на какие-либо компромиссы.
Несмотря на эту отправную точку, давление, которое могли оказывать императоры, было временами таким сильным, что папы римские не могли ничего сделать, лишь прогнуться. Папу Вигилия, например, привезли в Константинополь в конце 540-х гг. и дважды заставили пойти на компромисс для осуждения одного маленького клочка текста, принятого на Вселенском соборе в Халкидоне. Даже этот компромисс, получивший название «Три главы», вызвал бурю на широких просторах западной латинской церкви и был использован для решительной защиты Халкидона. Тем не менее двое преемников Вигилия на посту папы римского достаточно остро ощутили жар, чтобы принять компромисс, под которым он подписался. Аналогично, когда в VII в. разразилась буря по поводу «одной воли», папа Гонорий I (625–638) согласился с мнением императора без возражений. Его преемнику Мартину I была оставлена возможность нанести ответный удар путем проведения своего Латеранского синода в 649 г., который безоговорочно осудил монофелитство. Заслуженное наказание оказалось быстрым и решительным: его насильно увезли в Константинополь, осудили и выслали в Крым, где он и умер (хотя могло быть и хуже: главного соучастника Максима Исповедника осудили на лишение языка и правой руки – чтобы больше не мог ни говорить, ни писать ересь). Вес реальной императорской власти был существенным во время «византийского» этапа становления папства, но – и это ключевой момент – нет достоверных свидетельств того, что в этот период папы стремились к каким-нибудь глубоким изменениям.
Григорий Великий, например, вступил в независимые переговоры с лангобардами только лишь потому, что он не имел выбора: в окрестностях Рима на тот момент не было никаких имперских войск. Его переписка с предельной ясностью дает понять, что его целью стало заставить Константинополь принять решение по защите города, оставив в нем военную часть – дукат (она так называлась, потому что ею командовал dux — военачальник). Это, в конце концов, и произошло, и, несмотря на свои более широкие интересы, Григорий не сделал попытки сойти с орбиты Константинополя. А когда позднее арабы захватили восточные провинции, в которых в основном и сосредоточивались антихалкидонские настроения, дал возможность императорам махнуть рукой на различные попытки прийти к компромиссу – папская власть радушно приняла их в ортодоксальную церковь с распростертыми объятиями. 681 г. был annus mirabilis. Тогда воцарился мир между империей и лангобардами и состоялся VI Вселенский собор в Константинополе, который провозгласил конец монофелитизму. Папская власть на тот момент оказалась готовой остаться на обозримое будущее Византийским патриархатом
[269].
Реально изменило ситуацию ухудшение стратегического положения Византийской империи по мере роста ее потерь в войне с арабами. Первыми двумя последствиями этого стали необходимые предварительные условия для «девизантизации» Рима, а третье касалось его действующей силы. Одно предварительное условие оказалось простым. Так как доходы от налоговых поступлений Константинополя уменьшились, наверное, на три четверти ввиду катастрофических потерь, то город был вынужден экономить на каждом фронте, в результате чего – особенно после реформ Григория Великого – папская власть быстро превратилась в официальную организацию, распоряжавшуюся самым большим ежегодным доходом в Риме. Со временем (проследить этот процесс во всех подробностях трудно) папская власть взяла на себя еще больше общественных функций, благодаря которым город продолжал жить: благотворительность, снабжение продовольствием и водой, даже оборонительные сооружения. Официально самым главным человеком в городе оставался имперский dux, но так было в начале VII в., а по прошествии двух поколений и одного арабского вторжения все изменилось.
Однако, чтобы полностью понять ситуацию, необходимо также ухватить суть второго структурного изменения, последовавшего за всеми поражениями, нанесенными арабами. И хотя империя потеряла значительную часть доходов, военная угроза не уменьшилась. Если уж на то пошло, то она на самом деле усилилась, так как необузданный ислам завоевывал и поглощал ресурсы все больших территорий. Таким образом, Константинополю приходилось содержать огромные вооруженные силы, притом что налоговая база сильно сократилась. Чтобы делать это, он отчасти копировал методы, использовавшиеся Теодорихом и королями западных государств-правопреемников, когда раздавались награды сподвижникам-военным, поставившим их у власти над старым римским Западом. По всей империи воинам Константинополя раздавались земельные наделы в качестве важного компонента платы. На самом деле империя сохранила некоторые свои налоговые структуры и периодически осуществляла денежные выплаты военным сверх раздачи земель, но последнее имело важные политические последствия, особенно в Италии. По всей этой византийской территории, разделенной на ряд отдельных военных округов (вроде экзархата вокруг Равенны или дуката, которого Григорий Великий сумел добиться для Рима), то, что начиналось как военные гарнизоны, быстро развилось в местные землевладельческие народные ополчения, руководители которых возглавляли теперь политически главенствующие сообщества землевладельцев в каждом ее регионе. Ввиду того что они по характеру походили на местные вооруженные народные ополчения Франкского королевства, даже если и возникли другим путем, эти сообщества, естественно, разработали политические программы, которые не очень-то имели в виду империю, а были движимы интересами местных землевладельцев. Это произошло повсюду от Неаполя, в дукатах Перуджи и Пентаполиса и даже в экзархате Равенны, но в Риме приняло особую форму, потому что эти землевладельцы (по-латыни proceres и possessores) также стали контролировать выборы папы римского. Когда именно это случилось – неясно, но к середине VII в. дело уже было сделано, и с учетом того, что папство являлось самым богатым и важным общественным институтом в окрестностях, можно понять, почему именно это местное римское сообщество стремилось его контролировать, равно как и управлять дукатом
[270].
