На протяжении первых семисот лет существования христианства как мировой религии рычаги духовной власти на латинском Западе находились вне Рима и далеко не в руках пап римских. Все стало по-другому лишь тогда, когда ситуация за пределами Рима изменилась в двух решающих направлениях. Во-первых, в конечном итоге в результате религиозных реформ Карла Великого появилась латинская церковь с достаточно крепкими институциональными корнями – соборами и крупными монастырями, чтобы сформировать и поддерживать (но не в неизменном виде) религиозную идентичность и реформировать программу независимо от окружающей политической ситуации. Поэтому по контрасту с тем, что случилось после крушения старого римского Запада, распад империи Карла Великого не привел к тому, что западная церковь раздробилась на отдельные части. Во-вторых, когда империя Каролингов развалилась, а сам латинский христианский мир расширился – благодаря Реконкисте на Иберийском полуострове и успешной миссионерской работе на севере и востоке – стало ясно, что ни один правитель (даже если он называется императором) больше никогда не достигнет достаточного уровня господства, чтобы выступить в роли действующего главы христианского сообщества, возникшего благодаря институтам Карла Великого. Поэтому говорившим на латыни церковнослужителям была необходима альтернативная властная структура, не зависящая от возвышений и падений государств, и именно эта новая потребность вызвала к жизни Вторую папскую Римскую империю, несмотря на то что происходило в самом Риме.
Ввиду своей особой природы и истории появления эта новая Римская империя была в некоторых отношениях гораздо более ограниченной, чем ее предшественница. Не имея по-настоящему имперского уровня военных и политических сил, она всегда должна была работать в тандеме с господствовавшими политическими силами в рамках своей религиозной юрисдикции. Если папская власть добивалась слишком большого успеха, угрожая интересам этих правителей, тогда результат всегда оказывался неприятным, и даже если в конечном счете находились слова для спасения ее репутации, папы римские на самом деле были вынуждены обычно давать обратный ход. Спор об инвеституре – важнейший подходящий случай, и папы узнали благодаря ему, что они не могут зайти слишком далеко в вопросах назначения на высшие церковные должности, но история средневековой Западной Европы дает ряд аналогий. Например, во время Столетней войны один из правителей – Джон Гонтский с помощью шантажа заставил епископов Англии увеличить их «добровольные» вклады в его военные усилия, пригласив более радикальных церковников, вроде Вайклифа, чтобы они начали демонстрировать контраст существующего церковного богатства и бедности Христа и его учеников. Аналогичным образом, если политика, проводимая папами римскими, начинала слишком солидаризироваться с политикой одной из двух великих держав высокого Средневековья – короли Франции, с одной стороны, и императоры Священной Римской империи – с другой, тогда недовольная сторона могла прибегнуть к старой стратегии избрания своего собственного папы, и расколы были не единичными случаями на протяжении веков после папы Григория VII
[340].
Но в основном лобовых конфронтаций старались избегать, и таков был уровень идеологической силы, которую мог ввести в действие папа римский, что список осуществленных папских инициатив со Средних веков совершенно экстраординарный. Известно, что однажды Сталин спросил (после того как ему сказали, что он должен принимать в расчет точку зрения тогдашнего папы римского по вопросам политики): «Сколько бронетанковых дивизий есть у папы?» Но это значит упустить из виду главное – насколько может быть велика сила идеологии; хотя это был факт, в отношении которого он продемонстрировал свою полную осведомленность. И в целом действительно производит впечатление то, как многого могла достичь и достигала власть папы римского в Средние века, несмотря на отдельные ограничения, в условиях которых она действовала. Все движение крестоносцев (даже если точный маршрут отдельных походов находился за пределами прямого контроля папы) было обязано своим существованием папству, а вклад его в формирование средневековой политики – особенно путем разрешения или отказа разрешить браки между родственными особами королевской крови с целью создания конкретных альянсов – был огромным. И это без учета той роли, которую играла папская власть, определяя религиозную жизнь в средневековой Европе на каждом уровне, начиная от повседневного благочестия мирян и кончая поистине тяжелыми моментами – преследованиями за ересь, вроде многочисленных и жестоких нападений на так называемых кафаров на юго-западе Франции
[341].
И конечно, у всех империй есть свои границы, так что тот факт, что средневековая папская империя столкнулась с существенными ограничениями, сам по себе не отрицает ее собственно имперский статус. Традиционные империи, вроде Первой Римской, Британской или современной Американской, обычно появляются, когда в имперском центре образуется такой излишек демографических, и/или экономических, и/или технологических ресурсов, что он может подчинить себе большие территории путем либо завоевания («официальная империя»), либо использования запугивающей тактики «кнута и пряника» («неофициальная империя»). Эти виды империй обычно существуют до тех пор, пока поддерживается преимущество в ресурсах, потом (возможно, на протяжении жизни еще пары поколений в силу привычки, прежде чем факт ее исчезновения становится очевидным) и их власть свергается. Именно потому, что новое равенство уровней развития на просторах Европы сделало невозможным существование империи по типу старой Римской к концу первого тысячелетия, и появилась новая папская Римская империя. А те преимущества, которые создают обычные империи, как правило, ограничены во времени, особенно потому, что их продвижение в своем развитии имеет тенденцию в любом случае постепенно ослаблять их. Безусловно, именно так и обстояли дела в Европе в первом тысячелетии и, вероятно, обстоят сейчас, когда Америка и Западная Европа поддерживали массовую экономическую экспансию в Азии ради своих целей, но в ходе этого процесса создали то, что, вероятно, станет следующей мировой экономической сверхдержавой.
На этом фоне тот факт, что папской империи приходилось функционировать в строго определенных политических границах, выглядит гораздо менее проблематичным. Есть еще один смысл, в котором идеологическая основа власти империи делала ее значительно более могущественной, чем ее более ранняя римская предшественница. Дело, разумеется, не в том, что у всех империй нет идеологической составляющей. Например, старая Римская империя внушала идеи рациональной (городской) цивилизации так эффективно, что завоеванные по всей ее территории от Адрианова вала до Евфрата города начали разделять эти идеи, стали римскими и в результате их жители обрели какие-то политические права, важнейшим из которых стало право быть судимыми по римским законам. Весь этот процесс преобразил первоначальное римское государство-завоевателя в нечто больше похожее на сообщество общин и породил также правовые системы, которые в свое время дали возможность появиться Второй папской Римской империи. Но с точки зрения идеологии Первая никогда даже не пыталась охватить всю массу населения помимо элит. Задача крестьянства, составлявшего 90 процентов населения, состояла в том, чтобы просто обеспечивать налоговые поступления, из которых финансировалась вся серьезная работа империи и цивилизации.
