Все это дает нам два основных вывода о великом историке времен Юстиниана: один более утешительный, другой – менее. С одной стороны, я совершенно уверен, что мы можем в общих чертах узнать, что думал Прокопий о режиме Юстиниана и его достижениях. Я подозреваю, что первая победа в Северной Африке в 533–534 гг., как и во многих других восточных римлян, вселила в Прокопия чувство ликования, которое, возможно, даже придало изначальный импульс его честолюбию историка, так как он сам был вовлечен в эти события, будучи помощником Велизария. Но если это так, то воодушевление вскоре уступило место глубокому разочарованию, так как последующие войны шли на протяжении 540-х гг. до тех пор, пока самое позднее в 550 г. он не превратился в непримиримого и стойкого врага режима и всех его деяний: нельзя видеть в трактате «О постройках» что-то большее, чем, видимо, заказанный панегирик.
Гораздо менее утешительным является образ умного и шаловливого Прокопия, который отчетливо вырисовывается в «Тайной истории». Это может показаться парадоксом, но это не так. Чем умнее автор, особенно такой весьма хорошо информированный, как Прокопий, тем труднее избежать критического взгляда на мир, который был столь искусно создан. Что касается авторов, пишущих в традициях античной риторики – а история рассматривалась как ее отрасль, – это представляет особенную проблему, потому что они всегда зашифровывали в своих сочинениях перекрестные ссылки на античные авторитеты, на которых были воспитаны они и их потенциальные читатели. Иногда они представляли собой просто словесные воспоминания без какого-либо конкретного значения, отражающие тот факт, что особенно удачные фразы имели тенденцию запоминаться и передаваться: немного похоже на удивительное число крылатых выражений из «Гамлета», которые вы узнаете задолго до того, как увидели или прочитали пьесу. Но также существует возможность для использования перекрестных ссылок для зашифровки добавочных пластов смысла. Например, там, где автор приводит половину хорошо известной цитаты в своем тексте, и когда читатель добавляет другую половину, то она искажает или даже разрушает очевидное значение отрывка (подобно более утонченной версии игры, состоящей в добавлении «не» к концу утверждений: «Юстиниан был священным, богоизбранным императором наоборот», что представляет собой довольно хорошее краткое изложение «Тайной истории»). Проблема античных авторов, обученных риторике, вроде Прокопия, состоит в том, что они провели большую часть десятилетия своего отрочества, штудируя античную литературу под профессиональным руководством, тогда как большинство из нас в наши дни этого не делало. Поэтому быть полностью уверенным, что вы собрали до последнего зернышка весь смысл такого автора, очень трудно, и чем умнее автор, тем труднее его понять. Когда я пишу это, мне кажется, что коллегия присяжных все еще обсуждает свой вердикт в отношении Прокопия. То, что он умный и искусный автор, бесспорно, но насколько умный? Недавно было доказано, что на самом деле он был чрезвычайно умен и создал основанную на философии критику режима Юстиниана для группы единомышленников-аналитиков в Константинополе VI в., а не просто писал памфлеты из огромного чувства отвращения. Но в то время как все эти идеи, безусловно, отражены в произведениях Прокопия, что показывает уровень глубины собственных намерений автора, все-таки независимые доказательства существования предполагаемой аудитории отсутствуют, так что коллегия присяжных еще не пришла
[104].
Однако, к счастью, у нас имеется вторая группа мате риалов, с которыми можно поработать. Ведь наряду с завоевательными войнами, исследованными Прокопием, правление Юстиниана, возможно, имеет даже еще большее значение для общей кодификации римского права. Юридический материал по самой своей природе менее неподатлив, чем обычный тип исторического повествования, предложенный Прокопием. Значит, несмотря на объем такого материала (или из-за него), автор не обсуждает его в таких подробностях. Однако рассматриваемая под правильным углом зрения тема, связанная с римскими законами, бросает яркий, не имеющий к Прокопию никакого отношения луч света на режим Юстиниана – в частности, на самые первые годы его правления.
Весь корпус законов
Реформа Юстиниана позднеримского права оказалась эпохальным событием для большой части Европы. Проект Юстиниана был не ко времени, так как никакие земли бывшей Западной Римской империи не контролировались Константинополем, а некоторые другие части западноевропейской территории вообще никогда не были римскими. Однако долгосрочные последствия этого проекта вряд ли могли бы быть больше. По сути, реформа путем составления свода законов сохранила тщательно сделанную выборку из римской юриспруденции за тысячелетие. Это было сделано так методично, что итоговый текст – Corpus Iuris Civilis или «Свод гражданских законов» – стал всеобъемлющим образцом вместе с многочисленными отдельными частями законодательства для многих развивающихся судебных систем Центральной и Западной Европы, начиная со Средневековья и заканчивая началом современного периода. Поэтому именно благодаря Юстиниану изучение римского права оставалось главной частью многих университетских курсов юриспруденции до самых недавних времен (оно было переведено из категории обязательного в категорию факультативного предмета в Оксфорде, например, в 1990-х гг.). Как текст Юстиниана обрел такую поразительно влиятельную дальнейшую судьбу – это история, занимающая центральное место в последней части этой книги. Но ничего подобного нельзя было предсказать в конце 520-х – начале 530-х гг., когда эта история создавалась. Особую важность для нас приобретают характер и значение планируемых Юстинианом реформ.
В сущности, правовая реформа быстро стала главным проектом в сфере внутренних дел нового режима Юстиниана, когда 1 августа 527 г. он взял в свои руки единоличную власть после смерти своего дяди Юстина. Этот проект осуществлялся несколькими этапами, и первый из них был объявлен 13 февраля 528 г., спустя всего шесть месяцев после восшествия на престол нового императора. И если вы, будучи правителем, захотели бы поднять большой шум, заявляющий о вашей собственной способности править, то по крайней мере во внутренних вопросах Римского государства не было бы ничего лучшего, чем броситься заниматься правовой реформой, по двум причинам.
Во-первых – и мы уже видели реакцию Теодориха на этот пункт, – римская имперская идеология уже давно определяла существование писаного закона в качестве единственного фактора, отличавшего римский мир как более высокоорганизованное человеческое общество, возникшее по воле богов, гораздо более совершенное по сравнению с любым известным или потенциальным государством по соседству. Вот как сам Юстиниан выразился в Deo Auctore («Божьей властью») о порядке, который обеспечил начало второго этапа реформы 15 декабря 530 г.:
«Ничто ни в какой сфере так не достойно изучения, как власть закона, который приводит в порядок дела как божественные, так и человеческие и изгоняет всякую несправедливость»
[105].
