Сам Ираклий в городе во время осады отсутствовал – настолько велика оказалась его уверенность в защитных сооружениях, – он обучал и организовывал свои боевые армии чуть восточнее на азиатском берегу. Он также сумел провести переговоры о действенном союзе с западными тюрками – химере, которая ввергла Юстина II в войну. В 627 г. огромная тюркская армия прошла по Кавказу и ворвалась в Иберию, находившуюся под властью Персии. Они разграбили ее столицу Тифлис, убили царя, находившегося в зависимом от персов положении, дали Ираклию 40 тысяч бойцов для дальнейших военных действий. И император вышел на охоту. Объединенное войско прошло через Загросские горы, вниз по течению Тигра и вступило на центральные земли империи Сасанидов, в декабре разбив персидскую армию под Ниневией. Вместо того чтобы открыть огонь по оборонительным сооружениям столицы в Ктесифоне, Ираклий прибегнул к тактике выжженной земли, чтобы разрушить экономический двигатель Персидской империи. Затем он стал наблюдать за тем, как рухнет Персидское государство. Хосров II был свергнут в ходе государственного переворота в начале 628 г., а за этим последовала череда недолговечных режимов. В конечном счете Ираклий получил то, что хотел. Персы ушли из завоеванных римских провинций, большую часть администрации которых они не тронули, и Ираклий возвратился в Константинополь с Истинным Крестом.
Да, его восстановленная империя видала и лучшие дни. Часть богатых земель на западе Малой Азии была разорена, а лояльность подданных в Сирии, Палестине и Египте за полтора десятилетия власти персов в некоторых случаях поиздержалась. Ситуация на Балканах аналогичным образом совершенно вышла из-под контроля. Когда все войска понадобились на дальнем берегу Босфора, авары и славяне распоясались, а поселения последних быстро разрастались. Хуже всего, наверное, было то, что имперская казна оказалась пустой. В ситуации глубокого кризиса Ираклий принял вынужденные крайние меры. Жалованье военным было уполовинено, бесплатный хлеб в столице раздавать прекратили, из сокровищниц церквей изъяли драгоценные металлы. Этого едва хватило, чтобы заплатить тюркам и нанести сильный ответный удар по Ирану. И теперь Ираклий, вооруженный авторитетом победителя и несущий перед собой Истинный Крест как символ милости Божьей, мог приступить к восстановлению империи
[181].
Глядя на ситуацию в 630 г., ясно, что римляне не имели внутренних причин, по которым восстановление было бы неуспешным. Кошмар предыдущих двадцати пяти лет все же обернулся для империи не такими большими потерями, чем во время глубокого кризиса III в., когда опять-таки значительные территории восточных провинций вышли из-под власти римлян. Тогда на пятнадцать лет после разгрома и пленения Валериана город Пальмира стал центром государства-преемника, которое побеждало и персов, и римлян и управляло протянувшейся полумесяцем территорией от Египта до Малой Азии. И все-таки империя успешно восстановилась, вернув себе свою власть при Аврелии в середине 270-х гг., а затем заново заполнив свою казну благодаря поступлению налогов от городов. К середине IV в., когда источники из этих регионов опять стали многочисленными, верность империи снова стала второй натурой, а Ближний Восток находился в середине центральных владений Константинополя на протяжении трехсот лет.
В принципе нет никаких причин, по которым аналогичная восстановительная работа не могла бы быть предпринята Ираклием и его преемниками. Да, Балканы представляли дополнительную проблему – таких немало было и в III в., и войны Маврикия показали, что аваров можно побеждать. А без аваров славяне оставались всего лишь налетчиками; они еще не были способны противостоять имперским армиям в открытом сражении. И внутренние религиозные конфликты внутри империи не были такой серьезной проблемой, как иногда думают. Да, спор по поводу совета Халкидона продолжал шуметь. Но если его доктринальные вопросы в конечном счете считались неразрешимыми, то тогда они и не угрожали структуре империи. Нет никаких доказательств того, что религиозные разногласия облегчили персам завоевание римского Востока, а ссора по поводу Халкидона проявила признаки снижения накала и приобрела незначительно раздражающий характер в конце VI в., прежде чем большой персидский кризис разрушил с трудом добытую устойчивость в имперской политике, которая, в конце концов, появилась на религиозном фронте с 580-х гг.
[182] Так что у Ираклия имелись все причины для оптимизма, когда он возвращался в Константинополь. Все свело на нет вмешательство второго нового фактора в стратегическую географию Ближнего Востока, влияние которого сильно перевешивало влияние западных тюрков. И когда Ираклий начал восстанавливать свою империю из пепла, арабский мир, незадолго до этого объединенный исламом, совершенно перевернул все то, что считалось несомненным в годы предыдущего тысячелетия.
Развитие ислама – еще одно из тех чрезвычайно влиятельных явлений, которое делает историю Западной Евразии первого тысячелетия такой релевантной в XXI в. Наряду с концом Рима и установленным с древних времен средиземноморским господством, развитием христианства и включением Востока и Севера в европейский мейнстрим, бурное появление ислама является последним звеном в цепочке изменений, отделявших средневековый и современный миры от всего, что происходило до этого. И подобно другим элементам, это очень сложная история. Главная историческая проблема – отсутствие древнего источникового матери ала из самого исламского мира, в котором не сохранилось никаких рассказов о жизни Мухаммеда, которые датируются периодом до IX в. К этому времени ислам прошел две главные революции – кризис, который породил раскол между суннитами и шиитами в VII в., и революцию Аббасидов в середине VIII в. Учитывая их огромную важность, повествования IX в. по вполне понятным причинам дают отчет о жизни Пророка, который узаконивает ислам в том виде, какой он приобрел к этому более позднему времени, но какое отношение это может иметь к реальностям начала VII в. – менее определенно
[183].
Однако ясно, что предыстория подъема ислама глубоко уходит корнями в конфликт сверхдержав – Рима и Персии. Арабы пустынных окраин были главными действующими лицами в той третьей пустынной приграничной зоне между двумя империями. Большие обычные армии никогда не могли вести там боевых действий, но пустыня предлагала возможности по крайней мере для набегов и отвлечения внимания вашего противника от армянского и сирийского фронтов на севере. Как следствие, обе стороны вербовали, оплачивали и вооружали арабских союзников для защиты своих пустынных территорий и создания максимума неприятностей противоположной стороне. Никто не потрудился записать долгую историю этих аравийских походов империи, но если соединить вместе разрозненную информацию, имеющуюся в сохранившихся трудах римских историков, то на их страницах бросается в глаза один факт из истории арабов IV–VI вв. Несомненно, благодаря деньгам и оружию, которыми обе стороны заполнили этот регион, количество политических группировок, контролируемых арабскими союзниками империи, сильно выросло, а отсюда выросла и их военная сила. Если в IV–V вв. римляне действовали через арабских союзников, то к VI в. и у них, и у персов было по одному такому союзнику – это были Гасаниды и Лакхмиды соответственно. И эти группировки оказались теперь настолько сильны, что занимали – по крайней мере иногда – свое собственное место за столом переговоров, и у них были свои тайные планы. Иными словами, арабский мир, оказавшийся между двумя сверхдержавами, прошел такую же трансформацию, какую в значительной степени претерпели германцы на периферии европейских границ Римской империи. Те отношения, которые державы были склонны устанавливать со своими соседями, в конечном счете порождали более крупные и сплоченные политические объединения в этих отдаленных областях. Арабский же мир испытывал каталитическое воздействие не одной, а двух империй
[184].
