Это означает, что, хотя правящая династия и оказалась ослабленной, вытеснение Каролингами Меровингов не стало простым дворцовым переворотом, в ходе которого главный советник короля в конечном итоге занял место последнего представителя старой династии. Взглянув на взятые вместе VI, VII и VIII вв., мы видим значительную реструктуризацию власти, в которой захват Каролингами власти над всем государством франков в VIII в. представлял собой отчетливый второй этап. На первом этапе предки Карла Великого были не более чем победителями регионального внутриавстразийского соревнования, а равные им по положению соперники занимались тем, что побеждали в похожих соревнованиях в других главных регионах Франкского королевства.
Я очень подозреваю, что если бы Каролинги не покончили со становившимся все более хрупким равновесием, которое представляло собой государственное устройство при последних Меровингах, то тогда какой-нибудь соперничавший знатный клан из какого-нибудь другого центрального региона империи франков сделал бы это вместо них. Это не звучит как рецепт долговременной стабильности, так как у кого-нибудь где-нибудь обязательно возникла бы идея переориентировать всю политическую систему на свою собственную власть, хотя бы даже только из страха перед тем, что сделать это вместо них может соперник. Схожее чувство нестабильности также проявляется и на периферии. Здесь в VI в. Меровинги тоже осуществляли свою власть – отчасти напрямую, отчасти периодическим утверждением своей военной гегемонии – в ряде районов-сателлитов: Алемании, Тюрингии, Баварии и даже – в меньшей степени – Саксонии, которая была вынуждена платить дань
[199]. Пока шел VII в., эти районы вырвались из-под центральной власти, а это в той же мере, что и рост власти региональной знати, отражает слом старой системы. Череда в высшей степени непредвиденных событий лежала в основе способности Каролингов полностью захватить власть во Франкии, но к 700 г. династия Меровингов в любом случае была обречена.
Даже если характеристика Эйнхарда последних Меровингов была сатирической, он, по крайней мере, указывает нам правильное направление. Период 550–700 гг. оказался свидетелем мощного общего перехода власти от короля к региональной знати, и результатом стали и общая политическая нестабильность, и то, что короли, оставаясь важным элементом системы, утратили свою способность управлять ею. Это не явилось следствием упадка династии, который превратил львов в котов, и некоторые правители из династии Меровингов, вроде Дагоберта I (умер в 639 г.), не разучились орать. Но последние из династии боролись за безнадежное дело, оказавшись перед структурными переменами в локализации власти в государстве франков. К 700 г. дальние границы мнимой империи франков в VI в. уже выпали из ее сферы влияния, а ее центр начал дробиться на куски. То, как Каролинги вышли из этого процесса ослабления центральной власти, ставит нас лицом к лицу с карьерой первого великого Карла в новой династии – Карла Мартелла, Молота.
Молот франков
Центральным местом любой экскурсии по Версалю является Галерея битв. Длиной сто двадцать и шириной тринадцать метров, она была создана из ряда более мелких картинных галерей Луи Филиппом в 1830-х гг. Этот – почти совершенно миролюбивый – король отчаянно хотел показать, что принадлежит к военной французской традиции, которая незадолго до этого увенчалась карьерой Наполеона. Как я вежливо заметил одному бывшему своему другу по переписке – французу: здесь нет картины с изображением битвы при Ватерлоо; но помимо этой, все битвы императора – там.
Но тридцать четыре большие картины охватывают гораздо больший временной интервал, чем этот. Первым слева в зале висит скромное полотно 5,42 на 4,65 метра с изображением Карла Мартелла в битве при Пуатье (или Туре), традиционно датируемой 732 г., хотя, возможно, это был и 733 г. Это знаменитое сражение Карл провел, будучи союзником герцога Аквитанского Эвдона. Тот попросил Карла о помощи во время боя с армией мусульман, проникшей на север через Пиренеи. А старое вестготское королевство в Испании было захвачено мусульманскими оккупантами приблизительно в течение десяти лет после своей первой победы там в 711 г. После долгого стояния в стороне Карл в конечном итоге вступил в битву и одержал победу. Его противник мусульманин Абд ар-Рахман остался мертвым на поле боя. Традиционно это считалось моментом, когда было сорвано возможное завоевание мусульманами всего западного христианского мира, что побудило Эдварда Гиббона написать один из своих самых известных отрывков:
«Победоносный поход продолжался более тысячи миль от скал Гибралтара до берегов Луары. Повтор такой же дистанции привел бы сарацин к границам Польши и Северо-Шотландскому нагорью. Рейн не более непреодолим, чем Нил или Евфрат, а флот арабов мог бы попасть в устье Темзы без морского сражения. Наверное, толкования Корана теперь изучали бы на факультетах Оксфорда, а его кафедры, возможно, демонстрировали бы людям, подвергшимся обрезанию, святость и истину откровения Магомета».
Если сохранения христианства было недостаточно, то имелось еще кое-что, что стояло за великой победой Карла. В традиционных рассказах о рождении феодализма Карл фигурировал как главный создатель тяжелой, закованной в латы конницы, которая стала главной чертой средневековой Центральной Европы. Недостатком ее было то, что кольчуги и боевые кони – весьма дорогое удовольствие, так что Карла также помнили как великого экспроприатора церковной собственности, использовавшего богатства религиозных институтов для оплаты вооруженных сил, которые позволили ему отразить натиск ислама.
Как часто происходит с традиционными взглядами на прошлое – большинство из которых начинают защищать каждый свою национальную психику с конца XIX в., когда совпали усилившийся национализм и массовое образование, – ни один из этих двух столпов репутации Карла не выдержал более пристального постнационалистического исследования. Абд ар-Рахман не возглавлял армию из многих десятков тысяч (а иногда – поразительно! – сотен тысяч) человек, как часто считали, не нес колоссальных потерь в живой силе (хотя сам он, безусловно, погиб) и не вел решительную завоевательную войну, а занимался, вероятно, небольшими выгодными грабежами. Что бы это ни было, битва при Пуатье не была титанической борьбой ради решения судьбы религии Европы. И к сожалению, Карл не изобретал единолично феодализм и не решал вопрос финансов. На протяжении века после его смерти за ним оставалась репутация человека, который отдал значительное количество церковных земель в светские руки, но эта практика была не нова. Многие участки номинально церковных земель в начале Средних веков находились в руках светских людей на условиях почти неизменной аренды, называемой precaria; эти миряне зачастую были «друзьями» данного религиозного учреждения или даже родственниками его основателя. Так происходило задолго до и после Карла, и большая проблема с его репутацией, возможно, состоит в том, что его карьера победителя позволила ему даровать эти владения на правах аренды тем своим приверженцам, которые не были замечены в связях с конкретными институтами, о которых идет речь. И пока тяжелая, закованная в латы конница становилась определяющей чертой боевых действий франков в VIII в., это, по-видимому, означало процесс неуклонного развития, а не переворот, произошедший за годы жизни одного поколения, как появление дивизии бронетанковых войск в 1930-х гг.
[200] Но даже если мы не можем придерживаться всех внешних атрибутов портрета Карла Мартелла, все же нет сомнений в том, что его карьера решительно направила династию Каролингов на путь к имперской власти.
